Шали визжит, из ухмыляющегося, растущего разреза на его животе вываливаются потроха…
Шали стоит, прижатый к стене, притиснутый туда рукой, сомкнувшейся вокруг его шеи. Ред смотрит на руку, на предплечье, на закатанный рукав белой рубашки.
Его белой рубашки. Это он держит Шали за горло.
Еще раз, с расстановкой, он произносит:
— Выключи. На хрен. Свою. Долбаную. Шарманку.
Шали изгибает шею и кричит что-то внутрь, в квартиру. Должно быть, там кто-то есть.
Музыка мгновенно прекращается.
Мертвая тишина, если не считать прерывистого дыхания Шали. Никакой крови, ни на ноже, ни на стене. Никаких теплых кишок, сжатых в руке Реда.
Ред убирает руку от шеи соседа. Шали расправляет ворот и уходит к себе, хлопнув напоследок дверью, как будто пытаясь таким образом восстановить свое попранное достоинство.
Ред тяжело приваливается к стене, силясь совладать с потрясением.
К тому времени, когда Ред, которого бьет дрожь, возвращается в свою квартиру, вода для макарон уже кипит. Он выключает плиту. Аппетит пропал.
Взяв со стола наушники, Ред подключается к музыкальному центру. Большие, похожие на раковины наушники полностью закрывают уши. Он нажимает кнопку, запускает плеер и ложится на диван. Наушники изолируют его от всего, кроме музыки.
Постепенно его голову заполняют торжественные, тяжкие звуки пронизанной обреченностью увертюры. Ред закрывает глаза и отдается во власть музыки. Он знает всю ораторию, от первой до последней нотки. Знает, когда звуки возносятся и опадают, когда вступает вокал и когда умолкает, когда солируют духовые и когда вступают струнные.
Эта предсказуемость успокаивает его.
Звучит «Мессия» Генделя. Единственная запись, которая есть у Реда.
14
Ред бегло показывает удостоверение констеблю (не тому, который дежурил вчера, а новому), охраняющему дверь дома Филиппа Рода.
— Надеюсь, место преступления не тронуто?
— Да, эксперты ушли несколько часов тому назад. Больше здесь никого не было.
— Очень хорошо. Продолжайте дежурство.
Констебль открывает дверь, и Ред заходит в дом. Сейчас начало второго. Час тому назад наступила суббота.
Ред захлопывает дверь позади себя и включает свет в прихожей. Тело Филиппа убрали, кусок ковра, залитый кровью, вырезан и увезен для проведения судебно-медицинской экспертизы. Темно-серый квадрат, холодный островок посреди зеленого ворсистого моря, подмигивает Реду.
Он делает несколько глубоких вдохов и тыльными сторонами ладоней приглаживает волосы на висках.
В доме царит тишина. Как было двадцать четыре часа тому назад, в последние мгновения перед появлением убийцы.
И сейчас Ред хочет воссоздать то, что произошло между убийцей и его жертвой. Какова была динамика этой краткой, но столь драматичной встречи. Кто что делал. Кто что говорил.
Если Реду удастся реконструировать эти мгновения, он сумеет продвинуться к пониманию того, чем руководствовался убийца. Но о том, чтобы заняться чем-то подобным в то время, когда в этом доме толклась половина лондонских экспертов и сыщиков, не могло быть и речи. Вот почему у Реда вошло в обычай возвращаться на место преступления после того, как они сделают свое дело. И делать свое.
Полная тишина на сей раз как-то особенно давит. Ред чуть ли не в сотый раз смотрит на свои записи.
«Мотив? Языки. Проверить финансовое положение. Ресторатор. Епископ. В чем они спали?»
Слова на странице, бессмысленный набор слов, буквы словно насмехаются над ним.
«Зачем тебе это нужно, малый? Почему ты делаешь то, что делаешь?» Ред обращается к убийце, но с тем же успехом мог бы разговаривать сам с собой.
«Почему ты противопоставляешь себя этим людям?»
Он знает ответ.
«Потому что ты лучший, вот почему. Ты лучше, чем они».