В первой пятилетке и я кантовал ковши с жидким шлаком в основание этого откоса. Не думал я тогда, что увижу вот этакую рукотворную махину постоянно действующий вулкан. В любое время дня и ночи, каждый час на вершине хребта появляется ковшовый поезд, прибывший из доменного. Один за другим опрокидываются гигантские чаши, и по серому, глянцевитому, с застывшей лавой крутому откосу льются ручьи, потоки и целые реки вулканической магмы. Наверху, непосредственно у ковшей, она ослепительно белая, податлива и текуча, как вода. Чуть ниже оранжевая и уже слегка загустевшая, еще ниже желтая и тягучая, а дальше то красная, то мутно-малиновая, то зловеще-багровая, то рыжая и, наконец, сизо-черная, совсем неподвижная. Красиво? Да, конечно, если не думать о том, какой вред причиняет этот вулкан людям.
Над Каменкой всю ночь полыхает зарево отражение шлаковых потоков, бушующих на откосах вулкана. Если бы я не знал туда дороги, я бы нашел поселок по этому зареву.
Над Каменкой всю ночь полыхает зарево отражение шлаковых потоков, бушующих на откосах вулкана. Если бы я не знал туда дороги, я бы нашел поселок по этому зареву.
Федора бесцеремонно, по-свойски, толкнула меня в бок:
Чего молчишь, белоголовый? Скажи что-нибудь.
Скажу!.. Веселое место вы облюбовали для своего жилья подножье вулкана.
Такое оно веселое, что впору бы ему провалиться в тартарары. Не мои это слова. Чужие. Я не жалуюсь ни на шлак, ни на скордовины, ни на удушливый газ. А вот моя хозяйка, баба Мавра, и все жильцы поселка прямо-таки воют. Не нравится бывшим казакам, что заводские травят их газом Стой, мужик! вдруг закричала Федора и схватила меня за руку.
Я остановился у железного столбика, крепко вбитого в землю. К его вершине прикреплен стальной щиток. На черном фоне белели три четко выписанные буквы: «SOS».
Видал, грамотей?
Что это такое?
Сигнал бедствия.
По какому случаю?
По этому же самому Геенна огненная наступает на Каменку, вот-вот слопает живьем.
И давно поставлен этот знак?
Давненько. Больше месяца.
А для кого предназначен?
Что? Как ты сказал?
Я говорю: кому в первую очередь надо обратить внимание на знак бедствия?
Известно, кому начальству.
Ну и как?
Тьма-тьмущая всякого начальства перебывало в поселке. Из горсовета. Из глазной конторы. Из райкома и горкома. Была даже милиция. Один милицейский умник хотел порушить сигнал бедствия, но товарищ Колесов воспротивился: «Пусть до поры до времени стоит, колет глаза тем, кто не хочет выручить людей из беды».
Кого же он имел в виду?
Директора комбината. Это он, Булатов, не хочет переселять жителей Каменки в комбинатские дома. Был и он у нас. Еле-еле ноги унес отсюда.
Я обошел железный столбик вокруг, щелкнул ногтем по стальному щитку. Полюбовался аккуратно выписанными, красивыми буквами «SOS».
Хорошая работа! сказал я. Дело рук Алексея Родионовича Атаманычева.
Ага! подхватила Федора. А как вы узнали?
Лебедя и журавля узнаешь по полету, а Алексея Родионовича по почерку.
Я умышленно ответил неопределенно. Не хотелось мне посвящать Федору в свои отношения с Атаманычевым.
Это верно, почерк у него видный. Да и не только почерк.
А вы, Федора, давно знаете Алексея?
С тех пор, как стала кумекать что к чему. Вот человек!.. Сама я злая, сварливая, глупая, никому никакого добра не сделала, но все равно люблю людей толковых, добрых, отзывчивых, умных. Ему, Алексею Родионовичу, надо быть верховным депутатом, секретарем, героем, а он ноль без палочки. Для Булатова ноль, а для нас, простых работяг, друг и брат, защитник и прокурор, отец и мать. На таких советская власть держится. Ну что, поедем дальше? Хочу показать тебе свое жилье. Бабке Мавре оно кажется геенной огненной, а для меня он, этот ад, представляется настоящим раем. Хорошо живу. Своя комната! Своя постель. Когда хочу, тогда и встаю и ем. Когда душе угодно, тогда и домой вертаюсь.
Пока мы говорили, на откосе раз пять были скантованы ковши с жидким шлаком. Удушливые, бурные потоки бесшумно устремлялись вниз, ярко освещая из конца в конец и Каменку и прилегающие к ней пустыри. Багровый отсвет лежал и на морщинистом, с мешками под глазами лице Федоры, и на сильно поношенном, из дешевого ситца платье.
Мы сели в «Жигули» и поехали дальше. Минуты через две остановились на Железной улице, перед приземистым, чуть ли не по окна ушедшим в землю домом.
Здесь я обитаю. Крайнее окно, ближе к воротам, мое. Во все остальные бабка Мавра глядится. Айдате в мою пещеру!
Поздно, Федора.
Да разве это поздно двенадцать часов? Я иной раз и до пяти чаевничаю и сама с собой про жизнь разговариваю. Пошли!
Она схватила меня за руку и потянула из машины. Что ж, пойду. Порадовала меня Федора немало и еще порадует. Почему-то мне кажется, что она не до конца раскрыла себя, не все о себе рассказала. Истинное это наслаждение смотреть на доверчивого человека, слушать правдивые, простодушные речи!
Шел я по двору, тихонько ступая, говорил шепотом. Она шумно засмеялась и в полный голос сказала:
Да ты не таись! Глухая она, бабка Мавра, ничего не услышит, хоть из пушек пали.
Мы прошли темные сени, открыли двери и очутились в розовой светелке через окно хорошо была видна шлаковая гора с огненными потоками. Можно и электричества не включать. Светло и тревожно. Тревожно и хорошо