Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей[11]
Поэзия здесь восхитительна, и мне неприятно портить впечатление от нее замечанием, что мы опять имеем дело с явной мутацией. Замените «горлицу» на «голубя», как это делается в точных, но тяжеловесных современных переводах, и вы убьете всю музыку стиха. Но это все мелкие ошибки, легкие искажения, неизбежные для документов, которые не печатались тысячными тиражами и не выжигались с высочайшей точностью на поверхности компьютерных дисков, а многократно переписывались от руки простыми смертными, имевшими дело с редкими и подверженными порче папирусами.
Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей[11]
Поэзия здесь восхитительна, и мне неприятно портить впечатление от нее замечанием, что мы опять имеем дело с явной мутацией. Замените «горлицу» на «голубя», как это делается в точных, но тяжеловесных современных переводах, и вы убьете всю музыку стиха. Но это все мелкие ошибки, легкие искажения, неизбежные для документов, которые не печатались тысячными тиражами и не выжигались с высочайшей точностью на поверхности компьютерных дисков, а многократно переписывались от руки простыми смертными, имевшими дело с редкими и подверженными порче папирусами.
Ну а теперь в игру вступает половой процесс. (Нет, не в том смысле, в каком он упоминается в Песне песней.) Тот половой процесс, о котором пишу я, берет половину одного документа и как попало разрывает ее на мелкие кусочки, а затем перемешивает их с аналогичным образом искромсанной половиной другого документа. Именно такое невероятное деяние даже, как нам может показаться, акт вандализма совершается всякий раз, когда образуется половая клетка. К примеру, при формировании у мужчины сперматозоидов те хромосомы, что он унаследовал от отца, объединяются с хромосомами, полученными от матери, и обмениваются большими участками. Хромосомы ребенка это непоправимо перепутанная мешанина из обрывков хромосом его дедушек и бабушек, а также, выходит, и всех более далеких предков. При передаче предполагаемых древних текстов сквозь поколения могли уцелеть отдельные буквы, в крайнем случае какие-то слова. Но главы, страницы и даже абзацы разрывались и перемешивались с такой беспощадной эффективностью, что пытаться восстановить по ним прошлое практически бесполезно. В том, что касается истории предков, половой процесс это плотная дымовая завеса.
ДНК-архивы можно использовать для воссоздания истории во всех тех случаях, когда мы уверены, что половой процесс оставался в стороне. Тут мне приходят в голову два важных примера. Один это африканская Ева, к которой я сейчас перейду. Другой пример это изучение родства не между представителями одного вида, а между разными видами. Нам уже известно из предыдущей главы, что половое размножение перемешивает ДНК исключительно внутри вида. Как только дочерний вид отпочковывается от родительского, генная река разделяется на два рукава. По прошествии достаточного времени после этого расхождения половой процесс, перемешивающий гены в пределах каждой из рек, не только не является помехой для генетика-архивариуса, но даже проливает свет на родство между видами и на их предков. Он уничтожает только те улики, которые касаются внутривидового родства. Там же, где дело касается родства между видами, он помогает, поскольку непроизвольно делает так, что каждая особь оказывается хорошим генетическим образцом своего вида. Неважно, в каком месте зачерпывать воду, если она хорошо перемешана: взятая вами проба воды будет типичной для всей реки.
ДНК-тексты представителей разных видов были в самом деле по-буквенно сопоставлены друг с другом, и этот подход, оказавшийся очень успешным, позволил выстроить межвидовое генеалогическое древо. Если верить одной влиятельной научной школе, у нас даже есть возможность установить даты точек ветвления. Возможность эта следует из такого не вполне общепризнанного понятия, как «молекулярные часы», предположения о том, что на любом конкретном отрезке генетического текста частота мутаций остается неизменной в течение миллионов лет. Немного погодя мы еще вернемся к этой гипотезе.
Тот «абзац» в наших генах, где описывается белок под названием «цитохром c», имеет длину 339 букв. Человеческий цитохром c отличается от цитохрома c лошадей, наших весьма дальних родственников, двенадцатью буквами. И только одной буквой он отличается от цитохрома c обезьян (нашей несомненно близкой родни). Одна буква отличает лошадей от ослов (их очень близких родственников), и три от свиней (родственных им в несколько меньшей степени). Сорок пять буквенных замен отделяет человека от дрожжей, и столько же дрожжи от свиньи. В том, что две эти величины одинаковы, нет ничего удивительного, ведь если двигаться назад по реке, ведущей к человеку, то она соединится с рекой, ведущей к свиньям, намного раньше, чем их общая река сольется с рекой, ведущей к дрожжам. Тем не менее имеется и маленькая нестыковка. Количество буквенных замен, которыми лошади отличаются от дрожжей, равняется не сорока пяти, а сорока шести. Это не означает, что дрожжи связаны со свиньями более близким родством, чем с лошадьми. И свиньи, и лошади, как и все позвоночные да и вообще все животные, родственны дрожжам в абсолютно равной мере. Возможно, какое-то дополнительное изменение произошло с лошадиным племенем уже после того, как его относительно недавние предки отделились от предков свиней. Это несущественно. В целом число буквенных замен в цитохроме c, которыми разные живые существа отличаются друг от друга, неплохо соответствует уже имевшимся у нас представлениям о том, как должно было ветвиться эволюционное древо.