Прислушиваясь к звукам за пределами кладовой, Генрих довел ее до экстаза и крепко сжал, когда, содрогаясь в его руках, она закричала.
Его тело ныло, требуя собственной разрядки, но он не обращал на это внимания, нежно целовал ее в губы, давая возможность перевести дух. Ему было достаточно видеть, как она наслаждается. Впервые в жизни он довольствовался тем, что давал, ничего не получая взамен.
Вспоминая эту сцену, Генрих ощутил дрожь беспокойства. Почему ему этого хватило? Потому что, стоя с Дженовой среди трав в благоуханной тишине, он знал, что она принадлежит ему. Не Алфрику, ни Мортреду. Он, Генрих, заставил ее задыхаться и молить о продолжении. Довел ее до экстаза.
«Что в этом плохого? Дженова хочет этого ничуть не меньше меня». Возможно, это и соответствовало действительности, но из опыта Генрих знал, что страсть всегда кончается. Дженова сказала ему, что готова к этому, но в собственной готовности он сомневался. Единственное, что он знал, – что в настоящий момент не имеет ни малейшего желания препираться с лордом Болдессаром.
Дженова устроила роскошный обед, столы буквально ломились от изобилия блюд. Большой зал украшали ветки омелы и других зимних растений. В камине ярко пылал огонь. Все было превосходно. И только гости оставляли желать лучшего. Генрих очень жалел, что согласился принять участие в пиршестве. Старый лорд, очевидно, хотел выплеснуть на него все свою меланхолию, но не обладал обходительностью Генриха. И если Генрих улыбался шпилькам Болдессара, как безобидным остротам, то Болдессар, не в состоянии отвечать вежливо, цедил сквозь зубы прямые оскорбления.
– Король стал слабым. Позволяет фаворитам управлять страной и делает вид, будто не замечает их алчности, – грубо выпалил он.
Генрих приподнял бровь:
– Он вознаграждает преданность и старание, Болдессар. Вы это называете слабостью? Я бы назвал это здравым смыслом.
– Есть много преданных людей, кто так и не дождался заслуженной награды. Как могут они оставаться преданными, когда видят, как другие, менее достойные, постоянно забирают то, что должно по праву принадлежать им?
Лорд Болдессар был невелик ростом, с седыми, коротко подстриженными волосами, жестким лицом и колючими серыми глазами. Он никогда не был доволен тем, что имел, всем завидовал и вечно ворчал.
– Может, этим преданным, с позволения сказать, людям стоит хорошенько пошевелить мозгами и вспомнить, чем они вызвали недовольство короля, вместо того чтобы завидовать всем и каждому.
Болдессар презрительно фыркнул:
– У вас смазливое личико и бойкий язычок, лорд Генрих. Королю, несомненно, нравятся ваши остроты, а простые люди его вообще не интересуют. Королю, кстати, не мешало бы покопаться в вашем прошлом. Оно у вас наверняка темное.
У Генриха внутри все похолодело, но он сохранил самообладание. Надеялся, что сохранил, когда взглянул с кривой улыбкой на Болдессара. Может, Болдессар просто забросил удочку в надежде выловить что-нибудь полезное в своей войне против Генриха. Скорее всего, так оно и было. Но лучше бы он не догадался, что его последний выстрел попал в яблочко.
– Отец, тебе не кажется, что сын леди Дженовы вырос? Вы, может, не знаете, леди Дженова, что мой брат Алфрик очень любит детей, а они – его.
Приятный голос леди Роны в этот напряженный момент прозвучал так же неуместно, как прозвучал бы детский смех во время казни. Генрих поднес кубок к губам и стал медленно пить, наблюдая, как лорд Болдессар метнул в дочь испепеляющий взгляд. Она сделала вид, будто не заметила, и с улыбкой кивнула Дженове. Агета, беспокойно водя глазами из стороны в сторону, заверила леди Рону, что Раф исключительно послушный мальчик и проблем с ним у Алфрика не будет.