Мы летели на вертолете над безбрежной сибирской тайгой. Наша задача была проста спасти жизнь.
А вертолет все дальше, солнце все ниже, а пурга все остервенелее. Один из вертолетчиков знаками подозвал меня к себе и сунул наушники мне на голову. Через свой ларингофон он протранслировал мне радостную весть, что садиться они не будут. Они зависнут в полуметре над землей, и нам нужно будет спрыгнуть, а затем они улетят. Я ругнулся и кинул наушники ему обратно. Спорить и что-то говорить было бесполезно. Они не хозяева, и регламент ночных полетов или заправок, конечно же, определялся не ими. Знать зависать нам в этой дыре, и как выбираться потом
Проклятая Сибирь, проклятые вертолетчики, долбаная и неблагодарная жизнь врача. Романтика, одним словом.
Прыгнули мы, или, лучше сказать, вывалились, как мешки. Сгибаясь под снежным вихрем, поднятым винтами вертолета, приняли наши наборы. Вертолет тут же взмыл в крутом вираже и полетел то ли домой, то ли на другое задание. А мы поплелись по сугробам к стоящей на краю футбольного поля (оказывается, спрыгнули мы именно на него) «санитарке». До больницы ехали ровно пять минут. Ну что сказать о больничке в глухом сибирском городке? То, что там везде пахнет кухней, что она находится в здании, бывшим ранее управлением концентрационных лагерей этого района, из двух этажей и на сто пятьдесят коек. Что, несмотря на вопиющую бедность, там чистенько и по-домашнему уютно. Что весь персонал доброжелателен и по-сибирски спокоен. Что встречали нас, как давно знакомых и родных на нас смотрели с надеждой и любовью.
Решение возникло только у моего коллеги-нейрохирурга решение нестандартное, но спасительное.
Злость и раздражение как-то сами собой рассосались. Главный врач, умудренный годами «седой старик» лет так сорока пяти, сам из терапевтов, провел нас в свой кабинет в стиле компартийного ампира, напоил чаем с медом. Ситуацию мы уже знали в полном объеме и, не теряя времени, пошли в реанимацию. Парень был плох в коме, на искусственной вентиляции легких, с температурой до тридцати девяти градусов, с высоким артериальным давлением и параличом левой половины тела. Шансов выжить у него было совсем немного, шансов выжить и стать инвалидом чуть больше, ну а шансов умереть, и притом скоро, просто громадье. Саня Микрюков, почесав свою умную голову и отозвав меня в сторону, сказал:
Проклятая Сибирь, проклятые вертолетчики, долбаная и неблагодарная жизнь врача. Романтика, одним словом.
Прыгнули мы, или, лучше сказать, вывалились, как мешки. Сгибаясь под снежным вихрем, поднятым винтами вертолета, приняли наши наборы. Вертолет тут же взмыл в крутом вираже и полетел то ли домой, то ли на другое задание. А мы поплелись по сугробам к стоящей на краю футбольного поля (оказывается, спрыгнули мы именно на него) «санитарке». До больницы ехали ровно пять минут. Ну что сказать о больничке в глухом сибирском городке? То, что там везде пахнет кухней, что она находится в здании, бывшим ранее управлением концентрационных лагерей этого района, из двух этажей и на сто пятьдесят коек. Что, несмотря на вопиющую бедность, там чистенько и по-домашнему уютно. Что весь персонал доброжелателен и по-сибирски спокоен. Что встречали нас, как давно знакомых и родных на нас смотрели с надеждой и любовью.
Решение возникло только у моего коллеги-нейрохирурга решение нестандартное, но спасительное.
Злость и раздражение как-то сами собой рассосались. Главный врач, умудренный годами «седой старик» лет так сорока пяти, сам из терапевтов, провел нас в свой кабинет в стиле компартийного ампира, напоил чаем с медом. Ситуацию мы уже знали в полном объеме и, не теряя времени, пошли в реанимацию. Парень был плох в коме, на искусственной вентиляции легких, с температурой до тридцати девяти градусов, с высоким артериальным давлением и параличом левой половины тела. Шансов выжить у него было совсем немного, шансов выжить и стать инвалидом чуть больше, ну а шансов умереть, и притом скоро, просто громадье. Саня Микрюков, почесав свою умную голову и отозвав меня в сторону, сказал:
Ну, ты сам все понимаешь. Терять парню нечего. Так что вот что я думаю. Надо сделать ему ангиографию сосудов шеи и головного мозга справа и далее по ситуации. Как ты на это смотришь?
Саня, я знал, что ты долбанутый, но что настолько, даже не догадывался. Во-первых, на чем ты будешь делать ангиографию, у них же нет сериографа. Во-вторых ну увидишь ты аневризму или еще что-то, что ты будешь делать? А потерять его при выполнении даже простого рентгена мы можем только в пух. Послушай, друг мой, Саня, давай-ка поведем его консервативно, ну а там как бог даст.
Слушай сюда, Артем. Я чую, что здесь все не так просто, давай качнем ангиографию. Я под лучом буду вводить контраст и думаю, что поймаем и артериальную, и венозную стадии. Артем, ты только обеспечь мне хороший наркоз, а остальное уже мое дело. Артем, ну будь ласка, поверь мне и мы в дамках.
Я очень уважал Саню, я знал про его бешеное клиническое чутье и доверял ему. Я знал, скольких он спас, и я решил пойти на эту авантюру.
Мы осмотрели рентген-кабинет. Я притащил наркозный аппарат, подготовил все к наркозу. Доставили нашего героя-травматолога в импровизированную рентген-операционную и начали. Саня вошел катетером в правую общую сонную артерию быстро и четко. Все шло стабильно. Затем, набрав шприцев десять с контрастом, он начал чудодейство. Вводя контраст руками, он командовал рентген-лаборантке: