Середина декабря, и тротуары припорошены мелкой снежной крупой. Немногочисленные местные магазины по вечерам закрываются, но в их окнах горят предпраздничные огни, а на стеклянных дверях висят венки из падуба. Раньше эти вещи согревали мне душу, стоило их только увидеть.
Теперь я ничего не чувствую.
Хватая ртом воздух, закрываю глаза и стараюсь сосредоточиться на ощущении проникающей в легкие прохладной свежести, а потом начинаю обратный отсчет от десяти и говорю себе, что когда дойду до одного, то буду в полном порядке по крайней мере, хоть ненадолго.
Десять
Девять
Восемь
Семь
Николетта.
Открыв глаза, вижу мужа, стоящего у двери в музей. Руки в карманах дорогого костюма. И оскорбительно небрежная поза.
Поговори со мной, произносит он, потом двигается ко мне, слегка склонив голову. Он смотрит на меня, как на непостижимую тайну, с которой никак не может разобраться. Ты весь вечер сама не своя.
Открываю рот, чтобы ответить, и не знаю, что сказать.
Я все пытаюсь определиться, куда мне отсюда направиться, когда и как вызвать его на разговор, и в чувствах полная сумятица оттого, что я вообразила худший из сценариев из-за одной-единственной фотографии.
Обеими руками он обнимает меня, и от тепла его тела и крепкого объятия мне равно и тепло, и душно.
Если не возражаешь, говорю я глухо, уткнувшись в жилетку его безупречного костюма, я поймаю такси и вернусь в отель. Кажется, я заболеваю.
Отстранившись, Брант смотрит мне в глаза. Он снова не верит, но мне сейчас все равно. Мечтаю лишь о том, чтобы сбросить это платье, выдернуть заколки из волос и смыть макияж, пока он не поплыл от слез.
Со всем остальным я разберусь потом, а не сейчас, после трех бокалов шампанского, когда в голове путаница. И все из-за того, что какая-то красивая женщина слишком долго смотрела на мой фотопортрет, а потом мой муж очаровывал ее своей фирменной улыбкой с ямочками на щеках и искрящимися глазами.
Через мое плечо Брант смотрит на приближающиеся автомобильные огни и, подняв руку, останавливает такси.
Отдохни, говорит он, подбирая шлейф платья и помогая мне сесть в машину. Захлопнув дверь, он знаком просит опустить стекло. Если что-то понадобится, я на телефоне.
Ценю его заботу, но не могу заглушить тихий голос где-то на задворках сознания, который твердит, что это странно с его стороны отослать меня прочь, даже не задумавшись.
Я вынимаю ладонь из его руки, машу на прощание и замечаю, как блестят его глаза, отражая свет полной луны. Когда-то, заглядывая в них, я чувствовала себя как дома.
А теперь вижу только эту маленькую девочку.
Глава 5
Рен
Рен, выпал снег. Сэйдж будит меня, чуть не визжа от восторга, и я снова закутываюсь с головой. Мы будем делать леденцы?
Мне не хватает сил ответить, что для леденцов нужна черная патока, а у нас ее нет.
И сахара нет.
У нас нет ничего, кроме яиц и козьего молока. Остался последний пакет муки, немного консервированной фасоли, в погребе несколько картофелин, луковиц и чуть-чуть чеснока.
Вчера я проверила запасы, хотя боялась этого несколько недель. Однако пришлось произвести инвентаризацию.
Выбравшись из постели и сунув ноги в ботинки, завязываю шнурки, потом снимаю с двери зимнюю куртку, беру корзинку для яиц. Нужно проверить кур и убедиться, что они пережили похолодание минувшей ночи.
Скоро вернусь, говорю я Сэйдж.
Бреду по снегу, в котором почти целиком скрываются ботинки, и на полпути к курятнику мой усталый взгляд натыкается на цепочку следов, проложенных через передний двор и уходящих за дом.
Остановившись, опускаюсь на корточки и рассматриваю их вблизи.
Ботинки.
Это отпечатки обуви. И они огромные.
Уронив корзинку, бросаюсь назад к хижине, то и дело поскальзываясь в слякоти, и, ворвавшись внутрь, захлопываю дверь. Быстро закрыть засов у меня не получается.
Рен? Что случилось? подскакивает ко мне Сэйдж, но я уже спешу через комнату, хватаю стул и несу обратно к двери.
Встав на сиденье, тянусь за дробовиком, висящим над дверью.
Рен На этот раз Сэйдж с трудом выговаривает мое имя, и дыхание у нее учащается. Что ты делаешь? Ты меня пугаешь.
Следы, отвечаю я, задыхаясь. Голова идет кругом, и комната вертится вокруг меня. На дворе следы.
Койот? Медведь? Кто? спрашивает она.
Ботинки. Большие ботинки.
Сэйдж идет к оконцу у двери, приоткрывает занавеску и смотрит во двор, но я оттаскиваю ее.
Мама говорила, что снаружи каждый сам за себя, и нам всем придется сделать все возможное, чтобы выжить. Она уверяла, что здесь мы в безопасности, называла наш дом крепостью, и я всегда думала, что это глупость, потому что ни от хорошего ливня, ни от сильного ветра домик защитить не мог.
Если в дом проникают стихии, то может проникнуть кто угодно.
Снимаю ружье, кладу на плечо и тянусь к ручке двери.
Что ты делаешь? спрашивает Сэйдж. Ее остекленевшие глаза напоминают кусочки отполированного мрамора.
Собираюсь пройти по следу. Не обращаю внимания на ком в горле, мешающий глотать, и на дрожь в пальцах, сжимающих дробовик. Хочу осмотреть границы участка, но подозреваю, что человек уже ушел, и, по моим расчетам, следы приведут в лес, где мне придется остановиться.