Оправдывать собственную трусость не самое приятное занятие.
Все в порядке, мэм. Сейчас же кого-нибудь пошлю. И медиков тоже направлю, говорит она. Оставайтесь на месте. И дайте мне знать, если они уйдут, хорошо?
Ладно. Подхожу к двери и, посмотрев в глазок, вижу: они еще здесь.
Я буду на линии, пока к вам не приедут, сообщает диспетчер.
Прижимаю телефон к груди. Руки так трясутся, что я чуть не роняю его на пол холла.
Девочки не двигаются с места.
Они не сдаются, не уходят.
Отчаяние рождает упорство, но, с другой стороны, на это способно и зло.
Отсюда мне лучше видна их одежда. Изношенные выцветшие платья с грязными подолами выглядывают из-под длинных коричневых курток, на ногах испачканные ботинки.
Во всей округе не знаю подростков, которых жизнь заставила бы вот так одеться.
Хватаюсь за дверную ручку. Все мое существо требует, чтобы я перестала бояться и оказала помощь. Будь здесь Брант, он уже открыл бы дверь. Он бесстрашен и, кроме того, любит угождать. Ему хочется всем нравиться. Хочется быть героем. Нет лучшего способа повысить самооценку, чем оказание помощи людям.
Но здесь это ни при чем.
Никого нет, говорит маленькая. Идем.
Взглянув на экран телефона, обнаруживаю, что прошло всего две минуты. До приезда помощи еще по меньшей мере восемь минут.
Взглянув на экран телефона, обнаруживаю, что прошло всего две минуты. До приезда помощи еще по меньшей мере восемь минут.
Засовываю телефон в нагрудный карман пижамы, отпираю замки и осторожно приоткрываю дверь, чтобы не испугать девочек.
И едва не охаю. Передо мной открывается жалкое зрелище. Крошечные глазки, худенькие, кожа да кости, личики, слипшиеся волосы, торчащие из-под рваных вязаных шапочек. Девочки словно из другого мира, определенно не из наших мест. По крайней мере, мне так думается.
Светленькая крепче прижимает к себе темноволосую, обе дрожат то ли от холода, то ли от страха.
П привет, говорит светлая, глядя круглыми голубыми глазами. Простите, что б-беспокоим вас
Я в полной растерянности. Маленькая смотрит не мигая, а я разглядываю ее рваное лоскутное одеяние, штопанное и залатанное в некоторых местах кусками ткани в цветочек. На мысу левого ботинка дыра, из нее торчит шерстяной носок. Волосы, тяжелые и слипшиеся от какого-то натурального масла, спадают ей на плечи и потрепанными хвостиками свисают ниже локтей.
Нам нам нужна помощь, стучит зубами светлая. Я не смогла бы угадать ее возраст, даже если бы попробовала. Для взрослой слишком мала и бесформенна, но далеко не ребенок. Это же касается и другой девушки, хотя в ее широко раскрытых глазах читается любопытство, словно там прячется ребенок, видящий все в первый раз.
Отхожу, жестом приглашаю их войти. Они переступают порог, держась за руки, и останавливаются, тараща глаза, в центре нашего высокого, на два этажа, холла.
Что с вами случилось? спрашиваю я как можно ласковей. Вы не пострадали? Вы знаете, где ваши родители? Они вас ищут?
Девочки такие юные, у них такие круглые невинные глаза И они дрожат не переставая, хотя термостат у меня установлен на семьдесят два градуса.
Они напоминают мне брошенных крольчат грустных и милых, которым суждено либо выжить, либо умереть от потрясения.
Полиция в пути, говорю я. Проходите. Присаживайтесь. Вы голодны? Пить хотите?
Запираю дверь и иду на кухню, маня их рукой. Девочки держатся в нескольких шагах сзади, в дверном проеме останавливаются как вкопанные и смотрят на стаканы, в которые я наливаю воду.
Можете присесть вот тут, я показываю на стол. Есть хотите?
Они молчат, но изможденные лица говорят сами за себя. Иду к кладовке, достаю батон хлеба, банку с арахисовым маслом. Из холодильника беру клубничное желе и миску мытого винограда без косточек.
Они выслали «Скорую», сообщаю я, ставя тосты и обрывая виноградины с лозы. На случай, если вам потребуется медицинская помощь.
С момента появления в доме девочки не сказали ни слова. Они только внимательно, настороженно смотрят на меня, крепче сжимают костлявые ладошки друг друга, шаркают к столу и садятся.
Вы не поранились? спрашиваю я снова, ставя перед ними тарелки.
Ввалившимися глазами они изучают пищу, но не притрагиваются к ней, по крайней мере не сразу.
Все в порядке, шепчет старшая младшей. Можешь есть. Кажется, она хорошая.
Ничто не наводит на мысль, что они родственницы. Младшая темненькая, с заостренными чертами, у старшей яркие шафраново-светлые волосы, хрустально-чистые голубые глаза с тяжеловатыми веками, круглое лицо и на носу россыпь веснушек.
Внезапно на ум приходит, что, быть может, передо мною жертвы торговцев детьми. В горле встает ком. Возможно, они сбежали? Возможно, в жизни своей не видели порядочного человека и поэтому так настороженны по отношению ко мне?
Слабое завывание полицейской сирены усиливается с каждой секундой. Младшая перестает жевать и поворачивается к старшей.
Все в порядке, успокаиваю я, подняв ладони. Это всего лишь полиция. Они едут на помощь.
Выражение их лиц с опухшими веками от моих слов не меняется, мне думается, они выглядят так устало, потому что давным-давно не спали. Может, их лишали сна? А может, накачали наркотиками? Или они в бегах и скитались много дней, пока не наткнулись на мой дом?