У тех, кто мечтал о почетной и выгодной карьере ученого и пытался проникнуть в корпорацию, обосновывая свои амбиции иногда реальными, а чаще мнимыми заслугами, претензия Академии на право выносить вердикт о том, что научно, а что нет, не могла не вызвать раздражения. В историографии подробно описан случай Ж.-П. Марата, настойчиво пытавшегося попасть в академики. Для этого тщеславный неофит («мои открытия о свете, заявлял он, ниспровергают все труды за целое столетие!») не стеснялся в методах: анонимно публиковал хвалебные отзывы о собственных «достижениях», клеветал на оппонентов и прибегал к откровенной подтасовке результатов своих опытов. После того как все его усилия окончились неудачей, он обрушился на Академию с гневными инвективами и во время Революции стал одним из наиболее ярых ее гонителей. Однако насколько его пример уникален? Был ли он просто невезучим одиночкой или же у границ «республики наук», как и у рубежей «республики изящной словесности», сформировался целый слой подобных неудачников, своего рода «лапласов сточных канав»?
К сожалению, мне не известно ни одной обобщающей работы, автор которой столь же подробно осветил бы проблему вертикальной мобильности в мире французской науки XVIII века, как это сделал Р. Дарнтон в отношении литературной «республики». Поэтому, благоразумно воздерживаясь от обобщений, я приглашаю читателя вместе рассмотреть один конкретный случай попытки провинциального интеллектуала проникнуть в круг профессиональных ученых случай Жильбера Ромма.
Прежде чем стать знаменитым революционером, Жан-Поль Марат (17431793) тщетно пытался пробраться в Академию наук. Не преуспев, он осел на «научном дне» Парижа, зарабатывая на жизнь врачебной практикой. В полицейском досье о нем говорилось: «Смелый шарлатан У него умерли многие больные, но он имеет докторский диплом, который себе купил»
Прежде чем стать знаменитым революционером, Жан-Поль Марат (17431793) тщетно пытался пробраться в Академию наук. Не преуспев, он осел на «научном дне» Парижа, зарабатывая на жизнь врачебной практикой. В полицейском досье о нем говорилось: «Смелый шарлатан У него умерли многие больные, но он имеет докторский диплом, который себе купил»
Судя по тому, сколько необходимых для столичной жизни вещей Ромму пришлось покупать по приезде в Париж, прибыл он туда не слишком обремененным. Однако самое главное он с собой привез. Помимо небольшой суммы денег (в частности, 200 ливров на обустройство ему любезно ссудил Болатон), это были рекомендательные письма. Похоже, их для него собирал, если не весь Риом, то, по крайней мере, все его риомские друзья и знакомые. Перечень этих рекомендаций приводит М. де Виссак.
Г. Дюбрёль рекомендовал Ромма издателю «Литературного ежегодника» (lAnnée litteraire) Э.К. Фрерону. Было бы, конечно, очень интересно узнать, каким образом скромный провинциальный почтмейстер, почти не покидавший Риома, сумел познакомиться со знаменитым журналистом, широко известным своими яростными нападками на Вольтера, но, увы, такой информации у нас нет. Де Виссак упоминает также об имевшемся у Ромма письме к «близкому другу Дюбрёля» астроному и натуралисту Дю Карла, однако точность этой информации вызывает серьезные сомнения, поскольку, как мы уже видели, Ромм хорошо знал Дю Карла еще в риомский период своей жизни, а потому едва ли нуждался в рекомендательном письме к старому знакомому.
Э. Дютур де Сальвер дал Ромму письмо к аббату Ф. Розье, издателю Journal de physique et dhistoire naturelle, где Дютур не раз печатал свои статьи. Хотя де Виссак не упоминает о каком-либо рекомендательном письме к знаменитому географу Жанну Этьену Геттару (Guettard), которого Ромм посетил в первые дни своего пребывания в Париже, Ж. Эрар полагает, что оно было и что его также дал Дютур. Предположение вполне логичное: Ж.Э. Геттар, написавший книгу об овернских вулканах, конечно же должен был знать главного натуралиста Оверни.
Письмо к Ф. Вик дАзиру Ромм, очевидно, получил от доктора А. Буара, являвшегося корреспондентом этого знаменитого врача. И наконец по словам де Виссака, Жильбер имел также рекомендательные письма к жившим в Париже землякам известным литераторам Ж.Ф. Мармонтелю, Ж. Делилю и А.Л. Тома.
Как видим, Ромм вез с собой рекомендации к «гражданам» обеих интеллектуальных «республик». Однако свое будущее он связывал лишь с одной из них с «республикой наук», ибо к гуманитарному знанию молодой риомец испытывал глубокое отвращение, о чем честно сообщал Дюбрёлю:
«Я ненавижу историю почти так же, как и обычную литературу! Хотите ли вы, чтобы я сам прокомментировал проклятие, каковое только что изрыгнул? Стишки, романы, большие и малые поэмы все эти безделушки нашей литературы, в которых обычно восхищаются изяществом, свежестью, энергией, чистотой, яркостью, богатством содержания, гармонией стиля, для меня лишь несносная безвкусица. Чтение ее кажется мне занятием настолько пошлым, что все называемое в сем жанре гениальными творениями, все вызывающее благосклонную улыбку наших бабенок (femmelettes) и похвалы наших льстецов, заставляет меня зевать до смерти. Я не нахожу здесь ничего, кроме слов и фраз, слов и фраз, да еще красивой бумаги. Вот мое кредо в отношении литературы».