Стрелы и меч не пощадили князя Олексу. Он был ранен, когда увидел, что юноша, геройски бившийся рядом, упал с коня, пронзенный татарской пикой. Собрав последние силы, Олекса обрушил меч на голову его противника, после чего наступила жуткая тишина.
Князь спешился и огляделся вокруг. Вся поляна была усеяна трупами. Когда он решил, что кроме него в живых никого не осталось, то вдруг услышал стон. Это стонал юный воин.
Князь подозвал Кудряша, поднял юношу на руки и перекинул его поперек крупа коня. Потом взял повод и повел Кудряша по льду в лес на другом берегу реки.
В глухом лесу, в избушке из необтесанных грубых бревен, стены которой были завешаны пучками сухих трав и кореньев, у окна сидел старец. Лампада на столе мерцала слабым колышущимся светом.
Дверь избушки с грохотом распахнулась. На пороге стоял князь Олекса с окровавленным воином на руках. Ввалившись в избу, он грозно спросил:
Ты будешь травник? оглядев убогое нутро избушки, подошел к лежанке и опустил воина на лохматую медвежью шкуру. Спаси его!
Старик подошел к раненому, пощупал за руку, заглянул в дырку кольчуги, сдавил, придержав кровь. Потом взглянул на Олексу и скорбно покачал головой:
Помрет Не смогу.
Вари свои зелья! Олекса вытащил меч.
Старик-травник развязал ремни и трясущимися руками стянул с головы воина кожаный шлем. Но, как только шлем упал на лежанку, из-под него шелковой змеей выпросталась[1] русая девичья коса.
Глава 2. Злой рок судьбы
Наше время
Холодным октябрьским вечером на территорию пансионата «Рыбачий» въехала автоколонна, состоявшая из фургона, легковых автомобилей и зашторенного автобуса с надписью «Мосфильм».
Пансионат «Рыбачий», как и обещало название, располагался на берегу прекрасного озера, одного из тех малых озер, которые рассыпались вблизи Селигера. Два десятка деревянных домов, пляж и небольшая столовая с крытым мангалом. В летний сезон здесь было полно отдыхающих, однако к концу сентября большая часть гостей разъезжалась, высвобождая пансионатские дома.
Автомобильная колонна остановилась у ближайшего дома, возле которого стояла темноволосая женщина и зябко куталась в платок.
Из легковой машины выскочил маленький толстяк и, перескочив через лужу, крикнул:
Здравствуйте! Мы с вами говорили по телефону!
Иван Иванович Пилютик? Помощник режиссера? Женщина приветливо улыбнулась. Мы ждем вас. Но где же Надежда Ефимовна?
Пилютик обернулся к машине и распахнул заднюю дверцу. Оттуда тяжело вылезла женщина лет шестидесяти, одетая в русский сарафан и платок поверх вышитого повойника[2]. Иван Иванович услужливо накинул на ее плечи тулуп.
Знакомьтесь, Надежда Ефимовна Бирюкова, народная артистка России. А это Елизавета Петровна, директор пансионата, представил он женщин друг другу.
Елизавета Петровна улыбнулась и спустилась с крыльца:
Рада знакомству!
Взаимно, ответила Бирюкова. Она выглядела утомленной.
Как доехали? заботливо поинтересовалась директриса, было заметно, что ей льстит это знакомство.
Актриса же, напротив, была не расположена к разговорам:
Мне нужно в ванную.
Прошу, в доме все приготовлено. Елизавета Петровна отступила и указала на дверь. Ваша комната первая справа.
Что значит комната? Поднявшись на крыльцо, Бирюкова остановилась. Мне обещали отдельный номер.
Актриса же, напротив, была не расположена к разговорам:
Мне нужно в ванную.
Прошу, в доме все приготовлено. Елизавета Петровна отступила и указала на дверь. Ваша комната первая справа.
Что значит комната? Поднявшись на крыльцо, Бирюкова остановилась. Мне обещали отдельный номер.
У нас нет номеров. У нас избы. Ваша десятая.
Куда ты меня привез? Бирюкова сердито развернулась к Пилютику.
На сто километров вокруг нет ни одного приличного отеля, ответил помощник режиссера. Это лучший вариант.
Тогда едем в Москву!
До Москвы пять часов пути. Не вы ли торопили меня?
Черт с тобой! сказала народная артистка и вошла в дом.
Елизавета Петровна вопросительно взглянула на Пилютика. Он объяснил:
Представьте: последний съемочный день в экспедиции. Режимные[3] съемки в лесу, и вдруг гаснет свет. Виктор Карлович, режиссер фильма, кричит на бригадира осветителей, тот бежит к инженеру, инженер к «лихтвагену»[4]. Далее бесконечно длинная пауза. Вы не представляете, что мне пришлось пережить за эти сорок минут! Актеры склочный народец, набились в костюмерный автобус, бранятся. Водитель включил печку, а та возьми да сломайся. Сорок минут в темноте, в холоде, посреди леса. Кому-то может показаться, что это не так уж и долго. Но для меня эти сорок минут длились целую вечность.
Вам нужно было просто уехать.
Пилютик грустно скривился:
Мы должны были вернуться сегодня в Москву. Если бы не последняя сцена, которую не успели доснять. Три минуты экранного времени. Он глубоко вздохнул. Злой рок судьбы!
Надо же
В конце концов инженер объявил о неисправности генератора. Режиссер крикнул: «Сделай хоть что-нибудь!» Но инженер только руками развел. Здесь, говорит, нужен сложный ремонт.
И, что же вы?
Дело не во мне Съемки, естественно, свернули. Статисты в гриме и костюмах мерзнут в автобусе. Народная артистка Бирюкова, пара заслуженных и главная героиня ждут в автомобилях. Ни переодеться, ни, пардон, в туалет