Луи Филипп был королем в высшей степени умным, активным и властным; суть его правительственной системы заключалась в том, чтобы управлять Францией с помощью, а не посредством палат. Кроме того, он полагал, что должен обладать властными полномочиями еще и потому, что если он станет «бессильным» конституционным монархом и предоставит решение всех вопросов профессиональным политикам, то те ввергнут страну в ужасную смуту, революцию, войну, а его самого лишат престола[429]. Луи Филипп и Гизо составили особую политическую пару, отличавшуюся своей стабильностью, единством и силой. Как отмечал Г. де Брой, эта пара была «герметично закрыта от внешних воздействий»[430]. Гизо говорил, что политика Луи Филиппа это и его собственная политика, а король отвечал, что Гизо это его уста.
В то же время поначалу король не испытывал особой симпатии к Гизо, находя его негибким и слишком сдержанным. Кроме того, Гизо ведь был одним из лидеров коалиции против графа Моле, наиболее «удобного» для Луи Филиппа министра. Однако постепенно Гизо завоевал доверие короля: несмотря на кажущиеся заметные различия между ними, у них было и много общего: огромная трудоспособность, интерес к политике, глубокое знание Англии, любовь к порядку и миру, единодушие взглядов по многим вопросам[431].
Между ними действительно установилась полная гармония и единодушие взглядов. Нельзя сказать, что король узурпировал все ветви власти; одной из важных составляющих режима представительного правления является разделение власти между кабинетом министров, элементом подвижным, и главой государства, элементом фиксированным. За восемь лет между этими элементами произошла своего рода спайка, соединение. В то же время, такое теоретическое и тактическое согласие установилось только между Луи Филиппом и Гизо, а не в целом между королем и правительством, между правительством и обществом, а непопулярность в обществе Гизо стала распространяться и на самого короля. По словам французской исследовательницы А. Мартен-Фюжье, Гизо и Луи Филиппа связывали, прежде всего, «их общие ошибки, которые они слепо приумножали. Занятые, главным образом, внешнеполитическими делами, в области внутренней политики они обеспечили неподвижность, ставшую фатальной для режима»[432].
Возвращение Гизо в Париж еще больше укрепило узы, связывавшие его с княгиней Ливен. По словам видного французского исследователя П. Тюро-Данжена, отношения между ними представляли «странное зрелище». Он писал об «общеизвестной близости между главным хранителем всех государственных секретов и иностранкой, которая совсем недавно играла одну из ключевых ролей в дипломатии враждебного Франции монарха»[433]. Между тем Ливен была настоящим другом, и у Гизо не было повода сожалеть о своей доверительности. Далеко не все современники разделяли это мнение, полагая, что княгиня могла использовать Гизо в своих интересах. Так, например, Виктор Гюго приводит полушутливые-полусерьез-ные слова короля Луи Филиппа по этому поводу, сказанные им министру внутренних дел Дюшателю: «Неужели у Гизо нет ни одного друга, который бы дал ему полезный совет? Он, должно быть, плохо знает этих северных женщин. О, с ними нужно быть очень осторожным. Если такая женщина имеет дело с человеком моложе себя (пусть даже на один год! Н.Т.), она высосет из него всю кровь»[434].
Ливен весьма позитивно оценивала назначение Гизо на пост министра иностранных дел, считая его важным шагом на пути к стабилизации внутриполитической ситуации во Франции. Она писала своему другу лорду Абердину 16 ноября 1840 г.: «Приход Гизо к власти вызвал живое чувство удовлетворения и доверия со стороны одних, негодование и ненависть у других Оппозиция напугана. Улицы стали спокойнее Котировки на бирже повысились, все вернулось в нормальное русло»[435]. Кроме того, она подчеркивала миролюбивые заявления Гизо и его стремление к восстановлению «европейского концерта» и отмечала, что «заграница, особенно Англия, продемонстрировала свою поддержку такому стороннику мира и порядка, в которой было отказано министерству смутьяна и фанфарона (как вы его очень хорошо назвали)»[436] (имеет в виду А. Тьера. Н.Т.).
Однако в первое время многие наблюдатели как во Франции, так и за ее пределами были уверены в непрочности и недолговечности нового министерства во Франции. Что касается Ливен, то проницательность не изменила ей и на этот раз. Она с самого начала понимала, кто является истинным главой кабинета. Княгиня писала брату Александру 20 января (1 февраля) 1841 г.: «Г-н Сульт это только глава номинальный, Гизо реальный глава кабинета»[437]. Сульту, по ее словам, такая ситуация вовсе не нравилась, он даже угрожал подать в отставку: «Он говорит, что Гизо совсем не учитывает его мнения, что король его называет «мой добрый маршал», говоря о нем депутатам, и что он не намерен быть добрым маршалом короля»[438].
Министерство Сульта Гизо, стремясь вывести Францию из международной изоляции и урегулировать конфликт мирным путем, в то же время продолжило линию правительства Тьера, направленную на увеличение военно-морского потенциала Франции. Выступая против чрезмерного роста вооружений, предложенного Тьером, Гизо был солидарен со своим предшественником и политическим оппонентом относительно необходимости возведения укреплений вокруг французской столицы, подчеркивая оборонительный характер этих сооружений.