— Я просто хотел… Ты ведь убежала из-за меня, из-за того, что услышала? — Атен внимательно всматривался в лицо девочки, но ее черты остались спокойны, лишь тихая грусть затеплилась в глазах.
— Да. Но только потому, что все случилось так неожиданно… Я не поняла, не смогла понять всего сама…
— Мне следовало рассказать тебе раньше…
— Ты боялся меня испугать… Все в порядке, па… Я тебя очень люблю и знаю, что ты любишь меня. Все остальное не важно. Мне просто нужно было сразу довериться сердцу…
— Спасибо, милая. Я и не знал, что ты у меня такая…
— Умная? Нет, я глупая. Мне нужно показать, чтобы я увидела…
— Ты просто чудо, — он улыбнулся, целую дочь в затылок. — Мати, я даю слово больше никогда ничего не скрывать от тебя. Но ты тоже должна кое-что пообещать. Что бы ни случилось, не убегай. Пойми, жизнь бесценна…
— Да. Мне и самой не хочется больше теряться.
— Что же с тобой случилось, доченька?
— Не знаю… Ну… Я услышала, что мы изгнанники, расстроилась, обиделась… И захотела убежать. В пустыне плясали ветра. Они подхватили меня, закружили, понесли куда-то… Я и не заметала, как потерялась… А потом увидела его… — губ девочки коснулась улыбка. — Я рассказала ему все, и успокоилась… Поняла, какой была глупой… — Мати вдруг встрепенулась: — С ним все в порядке?
— Чужак здесь, рядом… — отец на миг задумался, но потом, вспомнив, к чему в прошлый раз привело то, что он скрывал от дочери правду, продолжал: — Он тяжело болен, Мати, и, может статься, боги захотят забрать его…
— Нет! — девочка вскочила. — Я не позволю им! Он нужен мне!
— Мати, — укоризненно качнул головой караванщик. — Воле богов нельзя противиться.
— А я буду! — упрямо вскрикнула она и, в спешке одевшись, бросилась к пологу.
— Постой! Погоди! Ты даже не позавтракала…
— Потом, па!
Атен, опустив голову на грудь, улыбнулся… Он боялся этого разговора, с содроганием ждал, когда дочь проснется, а вышло все так легко, так просто… И зря он набросился на чужака, тот вовсе не пытался очернить его в глазах дочери, скорее наоборот…
Потом он подумал: "Мати кажется, что Метель не случайно привела ее к незнакомцу… С одной стороны, это хорошо: девочка привяжется к нему, станет спокойнее, не будет больше убегать… Но с другой… Он ведь чужой, совсем чужой… Ладно, ладно, — успокаивал он себя. — Дозорные присмотрят за ним, и если он осмелится хоть пальцем тронуть малышку, они не станут раздумывать…"
Мати тем временем, запыхавшись, торопливо смахивая с лица снег, уже влезала в повозку, в которой везли незнакомца. Сидевший с ним рядом раб, увидев дочь хозяина, поспешил уйти.
— Здравствуй, — Мати старалась двигаться осторожно, говорить тихо, боясь потревожить раненого. Но ей с трудом удавалось сдерживаться: ее всю распирало от радости, сердце бешено билось в груди, ей хотелось броситься на грудь чужаку.
— Здравствуй, — он открыл глаза, улыбнулся девочке. — Как ты, малыш?
— У меня отличный отец, все понимает… А ты как? — ей было легко с ним, как с давно знакомым, родным человеком. — Наверно, замерз в пустыне без полушубка, без шапки…
— Ничего, — он снова улыбнулся.
— Только ты не вздумай умирать. Ладно? Посылай вестников смерти прочь. А если придет сама госпожа Кигаль, станет звать за собой, скажи, что ты не можешь, что дал мне слово остаться. Договорились?
— Договорились, — его улыбка стала шире, в глазах замерцали огоньки…
…Первые несколько дней караванщики с опаской поглядывали на повозку чужака, настороженно переговаривались, повторяли: "Быть беде…", бросали недовольные взгляды на хозяина каравана, но никто так и не осмелился возразить против его решения.
— Они ждут повода, — под конец второго дня сказал Атену Лис. — Можешь не сомневаться: если что-то случится, первым, кого они станут винить, будет чужак.
Атен только пожал плечами.