Лиля Брик, Андрей Миронов, я, Валентин Плучек, Спартак Мишулин, муж Лили Брик Василий Катанян и моя супруга Наталия Николаевна в 1977 году в Центральном доме работников искусств
Но это местечково-местные радости. Дом актера это актерский бункер. А существовать надо для зрителя, а не для коллег. Вообще «зрители» понятие емкое. Истинных театралов среди них единицы. При этом, когда смотришь на сгусток театралов, думаешь, нет уж, лучше с улицы. Рядовой зритель непосредственный, он идет в театр с надеждой. С надеждой на автора, режиссера, любимых актеров.
Лиля Брик, Андрей Миронов, я, Валентин Плучек, Спартак Мишулин, муж Лили Брик Василий Катанян и моя супруга Наталия Николаевна в 1977 году в Центральном доме работников искусств
Но это местечково-местные радости. Дом актера это актерский бункер. А существовать надо для зрителя, а не для коллег. Вообще «зрители» понятие емкое. Истинных театралов среди них единицы. При этом, когда смотришь на сгусток театралов, думаешь, нет уж, лучше с улицы. Рядовой зритель непосредственный, он идет в театр с надеждой. С надеждой на автора, режиссера, любимых актеров.
По старинному театральному регламенту, если в зале 15 зрителей, надо играть спектакль. Если 14, можно не играть. Помню гастроли в Кисловодске тысячу лет назад. Жара, курортный театр. Видим: в зале 13 человек. Думаем: ой, отмена спектакля, можно по кабакам. Вдруг входит семья три человека. И мы начинаем играть.
Артисты на 95 процентов состоят из эмоций, остальное мозги и знания. И когда эти 95 процентов помножены на 90 человек, можно сойти с ума. Как держать в страхе банду из 90 актеров, не говоря уже о цехах? У меня в кабинете висит секира, чтобы боялись. Но она маленькая, могу отсечь только крайнюю плоть. Очень крайнюю. Как-то меня спросили, строгий ли я руководитель, я ответил: «Очень строгий, резкий и сонливый».
Когда я просыпаюсь, то понимаю, что театр учреждение трагическое. Масса цехов. Их надо обойти, знать, как там кого зовут, и походя обласкать. Например, реквизиторский цех. Здесь работают мастера, которые превращают кусок хлеба в индейку, а газировку во французское шампанское, стреляющее пробкой в потолок. Их задача сохранить для следующей постановки продукт, съеденный на предыдущем спектакле. В костюмерном цехе одевальщицы всегда в запарке: у одного артиста нет шнурка, у другого порвалась рубашка, у третьего пропали брюки. Они должны иметь высокий интеллектуальный уровень, чтобы не надеть камзол Фигаро на Карлсона. Такое в нашей практике случалось. Но все-таки основная задача костюмеров не в том, чтобы правильно одеть артиста. Главное проследить, чтобы он не ушел домой в служебных носках.
В Театре сатиры: я, Михаил Державин, Валентин Плучек, Мамед Агаев, Вера Васильева, Ольга Аросева, Спартак Мишулин
Когда я работал в Театре имени Ленинского комсомола, у нас один спектакль был выездной во МХАТе. Нам сказали: «Вам так повезло там служебный буфет, какого нет нигде. Обязательно посетите». Моя любимая костюмерша Анечка спрашивает: «Александр Анатольевич, а про буфет верно говорят?» Я заверил ее, что все правда. «Хорошо, сказала она, тогда я после переодевания сразу туда пойду». Отыграли мы спектакль во МХАТе, снова работаем на стационаре, ее нет. Спрашиваю, где Анечка. «Приболела», говорят. Через некоторое время появляется белого цвета. Проходит ко мне в гримерную, закрывает за собой дверь. «Александр Анатольевич, вы в мхатовском буфете были?» «Нет», отвечаю. «Там лежал винегрет (у нас лучше) и селедка (я селедку люблю) такая, знаете, с поднятыми концами. Я говорю: У вас же винегрет с селедкой несвежие. Буфетчица отвечает: Ну, несвежие. Я возмутилась: Как же вы продаете несвежие?! Она: Так и продаем. Ну дайте, говорю. Александр Анатольевич, меня так р-р-р-рвало! Вы даже не представляете, как меня р-р-р-рвало. Мхатовский буфет!»
Буфет в Театре сатиры некоторое время назад обновился и преобразился. Мы с моим любимым директором театра Мамедом Агаевым ожесточенно спорили о названии заведения. Дебатировались варианты: «Лигнин» (это мягкая бумага для снятия грима), «Уже без грима», «Послевкусие», «Закулисье» Победило название «Застольный период». Есть такое понятие в театре когда артисты, сидя за столом, разбирают пьесу. Меню тоже модернизировано. Незыблемыми остались сырники вечный питательный монумент общепитовской изжоге.
На сбор труппы, открытие 96-го сезона, я принес огромную тыкву и сказал: «У меня в огороде один укроп и вот это. Ничего больше не выросло. Передаю тыкву в служебный буфет: любите меня под пшенку, главное не обосритесь в новом сезоне».
63 раза я участвовал в сборе труппы. Человек покорил космос, появились смартфоны, все меняется, и лишь сбор труппы со времен Нерона и Щепкина один в один. Как-то смотрел при выключенном звуке репортаж со сбора труппы какого-то театра. Мизансцена вековая. Перед труппой новый худрук, глаза горят, очки либо на лбу, либо на подбородке (это подчеркивает индивидуальность), и пламенная речь. Потом показывают труппу. Молодежь и еще надеющиеся на что-то артисты вожделенно смотрят на нового худрука, всем своим видом показывая готовность к экспериментам. Мрачное среднее поколение понимает, что это очередная ерунда. И есть еще в мизансцене несколько вкраплений звезды или медийные лица, которые забежали в перерыве между съемками сериалов, посматривают на часы, но вынуждены сидеть и слушать эту бодягу. Завершается все одинаково: грамоты и цветочки для тех, кто родился, скорбь по тем, кто ушел, представление новых артистов и свежие распоряжения вышестоящего начальства. Приведу пример такого распоряжения.*