Следам босых ног графа Раймунда VI Тулузского с покаянной веревкой на шее. О несмываемый позор тех лет!
Мухаммеду Абд аль-Мутталибе, продающему стеклянные четки на площади.
Группе туристов из Киото стайке серебряных рыбок, словленных фотовспышкой.
Облакам кораблям с крутыми парусами над бескрайней равниной Кро.
Двум змеям Эскулапа, что сплелись в любовной пляске за часовней Сент-Круа у дороги в Фонвьей в полдень, золотой, как свежевыжатое оливковое масло.
Помню круженье солнца, стрекот сверчков и горячий металл велосипеда, прислоненного к скале.
Трепещущим в утренней дымке зонтикам цветка у подножья замка в Фурке между двумя вязами, откуда взлетел Ангел Истребления.
Теням, стершимся следам, умолкшим голосам, безответным любовям
Белым платанам в свете факелов на Алискампе ночью, обмытой от наших теней.
Большеголовым совам, стерегущим сон вестготских князей в рогатых саркофагах, полных тьмы, зеленых кабошонов и естества самца.
Дням, спешащим к месту истины по ночному небу.
Красным макам каплям киновари, упавшим с кисти под стенами города Гланум.
Священным оливковым рощам в долине Бо в фиолетовом полуденном озарении.
Белым платанам в свете факелов на Алискампе ночью, обмытой от наших теней.
Большеголовым совам, стерегущим сон вестготских князей в рогатых саркофагах, полных тьмы, зеленых кабошонов и естества самца.
Дням, спешащим к месту истины по ночному небу.
Красным макам каплям киновари, упавшим с кисти под стенами города Гланум.
Священным оливковым рощам в долине Бо в фиолетовом полуденном озарении.
Двум скалам Малых Альп над пропастью, скрепленной мостом столь легким, будто сложен из семян одуванчика лишь для мотыльков и грез.
Каруселям в день фиесты под небом, исчерченным полетом стрижей.
Колоколам Святого Трофима, Святого Цезария, Нотр-Дам-де-ла-Мажор на холме.
Всем колоколам, что вернулись из Рима на праздник Пасхи[142].
Молнии, остановленной у брода через небо.
Огням фонарей, отражающимся ночью в Роне у моста Тренкетай в час, когда все замирает, будто мир вот-вот откроет одну из сокровеннейших своих тайн.
Моей ностальгии, вечно мечущейся между здесь и там.
Urbi et orbi.
Зарисовки из страны Ок
Почему Прованс?
Почему Прованс? Вот именно, почему?.. Почему, однажды с ним познакомившись, навсегда попадаешь под его чары, почему он пробуждает голод, который невозможно утолить? Хорошо, но что же это такое Прованс? Нужны долгие годы близкого с ним общения, чтобы понять: Прованс не уголок земли, а способ мышления, особое состояние духа, которое возникает, когда изо дня в день слышишь доносящиеся из прошлого голоса, слившиеся с повседневностью мифы, речь камней, света, облаков; нужно просто открыть его в себе, разглядеть наслаивающиеся один на другой пласты времени, приноровиться видеть как существующие, так и несуществующие вещи, научиться общаться с призраками, находить места, которых нет, а быть может, никогда и не было?
Независимо от времени, места рождения и того, где ты в данную минуту находишься, однажды начинаешь тосковать по Провансу, как тоскуют по счастливым дням детства. Потому что Прованс, подобно Греции, Риму и всему Средиземноморью, своего рода предназначение; это наше сказочное отечество. Каждый из нас имеет на него право наравне с теми, кто здесь родился и живет. Здесь мы возвращаемся к своим корням, поскольку мы европейцы, наследники одной традиции.
Прованс сотнями нитей связывает тебя с прошлым: эллинскость, романскость свежие следы Фредерика Мистраля, Альфонса Додэ, Марселя Паньоля, Ива Бонфуа, Жана Жионо; ах эта скачка по зеленым холмам Люр бок о бок с благородным карбонарием, гусарским полковником Анджело[143], спешащим к соляным складам в онемевшем от ужаса, обезлюдевшем от холеры Маноске; эти колокола над крышами городков, как осиные гнезда прилепившихся к скалам; эти святые, рыцари и трубадуры, одиннадцать тысяч девственниц под кружевными парусами[144], замки, башнями упирающиеся в небо, философские диспуты на языке шуадит в вестибюле папского дворца, пророчества Нострадамуса из Сен-Реми, ночные обряды consolamentum[145] среди римских стел.
Прованс это картины: кружащее над головой солнце цвета расплавленной серы, фиолетовые и зеленые пятна в траве, поля маков, деревья, оплетенные плющом, блики света на каменных стенах, сонные цикады в сумерках. А быть может, картины из более далекого прошлого, из другого времени, другой жизни; не досмотренный до конца сон о древности, фантасмагорический театр теней: лесистые склоны Малых Альп, где среди ущелий скитается жалоба Эхо, звучит топот копыт кентавра, сквозь колючие заросли дрока пробирается тень бородатого козлоногого сатира, который, покрикивая, хихикая, оскальзаясь на скалах, гоняется за нимфами?
Когда это началось?
Возможно, со встречи с мэтром Арнаутом Даниэлем, в буколических рощах Орея учившим флорентийского изгнанника искусству терцины, а может, с рассказа Плутарха о хитроумии Мария, который при Аквах Секстиевых разбил несметное войско варваров[146], или же еще в школьные годы с декламирования Юлия Цезаря в ритме марша легионов, отстукиваемом линейкой по краю кафедры: Gallia est omnis divisa in partes tres. Quarum unam incolunt Belgae, aliam Aquitani, tertiam qui ipsorum lingua Celtae, nostra Galli appellantur[147].