Единственными звуками, если не считать стрекота цикад и жужжания мошкары, были приглушенный шум со стороны невидимого шоссе и далекий колокольный звон. Вокруг дома царила мертвая тишина. Двери наглухо закрыты дом казался необитаемым. Опущенные жалюзи в окнах, облупившаяся краска, высокая трава в расщелинах между камней, кусками отваливающаяся штукатурка. В высохшем прудике, будто на картине сюрреалиста, из потрескавшегося ила торчала детская игрушка. Заметные повсюду следы заброшенности свидетельствовали, что здесь давно никто не живет. Больше того, годами никто ни к чему не прикасался и вообще сюда не заглядывал, даже из любопытства. Я обошел дом; незапертые разоренные хозяйственные постройки на задах усадьбы усугубляли грустное впечатление. Я заглянул в пустую конюшню, в каретный сарай и сарай для хранения седел и упряжи, окинул взглядом остатки ограды в чаще высоченной крапивы, некогда декоративные, а сейчас одичавшие кусты в окружении сорняков с яркими вкраплениями маков, везде впечатление было схожее: внезапный уход, унылое запустение, зарастающая бурьяном жизнь.
До места я добрался около полудня. Преодолев плавный подъем и обогнув заросший бурьяном газон, остановился перед небольшой усадьбой XVII века из красного кирпича и белого камня, обозначенной на карте как manoir de Fabrègues, или La Bastide de Fabrègues. Сквозь ветви деревьев виднелось скопище поблескивающих на солнце крыш и возвышающаяся над ними квадратная романская башня, крытая шиферным гонтом.
Единственными звуками, если не считать стрекота цикад и жужжания мошкары, были приглушенный шум со стороны невидимого шоссе и далекий колокольный звон. Вокруг дома царила мертвая тишина. Двери наглухо закрыты дом казался необитаемым. Опущенные жалюзи в окнах, облупившаяся краска, высокая трава в расщелинах между камней, кусками отваливающаяся штукатурка. В высохшем прудике, будто на картине сюрреалиста, из потрескавшегося ила торчала детская игрушка. Заметные повсюду следы заброшенности свидетельствовали, что здесь давно никто не живет. Больше того, годами никто ни к чему не прикасался и вообще сюда не заглядывал, даже из любопытства. Я обошел дом; незапертые разоренные хозяйственные постройки на задах усадьбы усугубляли грустное впечатление. Я заглянул в пустую конюшню, в каретный сарай и сарай для хранения седел и упряжи, окинул взглядом остатки ограды в чаще высоченной крапивы, некогда декоративные, а сейчас одичавшие кусты в окружении сорняков с яркими вкраплениями маков, везде впечатление было схожее: внезапный уход, унылое запустение, зарастающая бурьяном жизнь.
И хотя я уже не сомневался, что никто не выйдет мне навстречу, что давняя загадка останется неразгаданной, горло сжималось от волнения: ведь я стоял перед домом своего прадеда Юлиуша В.! Я знал, как он выглядит, благодаря единственному сохранившемуся портрету гравюре, которая висела между выходящими в сад окнами в гостиной нашего уже не существующего дома: юное лицо, большие темные глаза, короткая «римская» прическа à la Тит, модная в эпоху Директории, высокий благородный лоб и доверчивый взгляд, устремленный вдаль, в многообещающее, полное чудес будущее. И вот сейчас я смотрел на дом, в котором этот человек поселился сто семьдесят лет назад. Он восстановил его из руин, вернул былое великолепие, считал своим так же как считал своей страну, которая его приютила, подарила семью и нормальную жизнь. Обычаи и культура нового отечества были ему знакомы и близки по-французски Юлиуш говорил с детства. Наверняка за несколько лет в Провансе он освоил и провансальский язык своих соседей и объяснялся на нем с работниками, когда в приталенном, наглухо застегнутом сюртуке без галунов верхом объезжал виноградник; на этом же языке он вел переговоры с арендаторами, торговался, покупая новое седло в пропахшей кожей и пчелиным медом мастерской, беседовал с продавцом на базаре в Ниме, выбирая яркую шаль жене.
Давно перевалило за полдень, когда я, ориентируясь на колокольный звон, подъехал к деревушке и остановился в тени старых вязов на площадке перед церковью, где мужчины в цветных рубашках навыпуск играли в pétanque («петанк», популярная народная игра на открытом воздухе, которая на севере Франции называется les boules «шары»; провансальское название: ped tanco, что значит «ступни вместе»). Воздух, в котором висело облако пыли, казалось, пылает золотым огнем. Через скромный романский портал я вошел в церковь и спустя минуту, когда глаза освоились с темнотой, разглядел хлопочущего возле алтаря пожилого человека и заметил у него на шее колоратку[135]. Будто переломленный пополам, худой, с морщинистым загорелым лицом в ореоле белых волос, он двигался на удивление шустро. В воздухе висел запах кадила и парфюма, как после недавно завершившегося обряда венчания? похорон? Кроме нас, в церкви никого не было. Священник обернулся и, увидев меня, громко произнес: On ferme, Monsieur («Закрываем, месье»). Мы вышли вместе; запирая дверь, он повернулся и без тени смущения стал пристально меня разглядывать.
Вы нездешний?
Сам не знаю. Приехал из Польши. Я праправнук Юлиуша В.