Маркус тоже хотел этого. Он снова и снова повторял, в своей спокойной и прямой манере, что Роберт должен занять его место. И вот теперь Маркус мертв, осталась лишь его вдова, милая, верная Айн. Ее глаза умоляюще смотрели на Роберта, но к колдовской силе она не прибегла. Как раз это молчание и было труднее всего вынести. Отказать ей сейчас значило бы прямо сказать, что Роберт не дорожит памятью о ее муже, не любит ее и безразличен к судьбе общины, служению которой Айн отдала жизнь.
Но ведь ему все они не безразличны! Совсем не безразличны!
Когда Роберт отвернулся от Айн, какая-то часть его души требовала открыть ей правду, объяснить все, чтобы Айн не возненавидела его. Почему же из них всех именно она пришла просить его о жертве!
— Я надеялся, что для нас с тобой этот момент никогда не настанет. — Слова оставили у него на языке горький привкус отвращения к себе, но Роберт продолжал, понимая, что теперь уже не может остановиться. — До сих пор только ты и Патрик никогда не заговаривали на эту тему.
У Патрика всегда были собственные теории, собственные соображения, поэтому он никогда не давил на Роберта. Но Айн? Ее позиция теперь стала очевидна. Она хотела, чтобы он помог Анклаву, чтобы служил ему, как служила она сама. Помог им освободиться из заточения… В его власти было сделать ее такой счастливой — и ее, и Финлея, и всех остальных. Для этого нужно только сказать «да».
Роберт глубоко вдохнул, расправил плечи и снова посмотрел Айн в лицо. Ее глаза жадно искали какого-то знака, что его упрямство поколеблено, воля сломлена. Но Роберт медленно покачал головой; ответ легко сорвался с его языка.
— Я не могу встать в Круг, Айн. Ни сегодня, ни когда-либо еще. Пожалуйста, пойми: я никогда не смогу сделать так, как ты хочешь.
Роберт видел, что эти слова потрясли ее, словно пощечина. Он невольно рванулся к женщине, чтобы утешить и объяснить.
— Я был далеко, Айн, но ведь ничего не изменилось. На мне лежат те же ограничения, что и три года назад.
Айн отшатнулась от него.
— Почему ты не хочешь открыть мне правды? Почему не расскажешь, что говорил тебе Ключ? Как могут его слова касаться только тебя лично?
— Это не имеет никакого отношения…
— Вот как? — бросила она. — Ты уверен? Мне приходится гнать от себя сомнения, поскольку иначе я должна буду заключить, что причина — всего лишь трусость. Ты просто боишься оказаться связанным с Ключом и навсегда остаться здесь.
Роберт опустил руки и сделал шаг назад. Так вот каков выбор: сделать, как она хочет, или быть признанным трусом. Но ведь на самом деле выбора у него нет. Выбор был сделан за него двадцать лет назад, и сделал его Ключ.
Да, наверное, она все же возненавидит его — потому что он никогда не скажет «да» и никогда не объяснит почему. Ключ не оставил ему даже такой свободы. Две вещи тогда сказал он Роберту, две совершенно несоизмеримые друг с другом вещи, и из-за того, что он сказал тогда, Роберт теперь вынужден лишиться самого близкого, самого дорогого друга.
— Мне очень жаль, Айн, — сказал он мертвым невыразительным голосом. — Должно быть, я трус.
Она какое-то время помедлила, сжав губы, словно не решаясь заговорить, потом, не взглянув на Роберта, вышла из комнаты.
Он слышал, как все собираются внизу, в огромной пещере. С опозданием на несколько часов Анклав должен был наконец разбудить Ключ. Роберт опустил глаза на книгу, которая позабытой лежала у него на коленях, со вздохом захлопнул ее, положил на стол, поднялся и вышел в коридор. Проход вел на галерею, опоясывающую пещеру. Там Роберт остановился, положив руки на перила. Он не был еще готов появиться среди обитателей Анклава: не придал еще лицу обычного сдержанного выражения, не укротил мятущиеся чувства.