Из двери часовни над деревьями, окружающими дома, была видна возносящаяся ввысь золотистая башня замка. Весна окрасила в яркие цвета природу, принесла с собой ощущение праздника. Когда растаяли последние сугробы, Дженн почувствовала, что может наконец дышать свободно.
Всю зиму она ходила сюда вместе с Беллой. Какой бы ни была погода, после воскресной мессы сестра вела ее через деревню сюда, в приют. Они приносили свежевыпеченный хлеб, овощи из кладовых и эль из пивоварни при замке. Каждую неделю Дженн посещала больных и нищих, бездомных и обездоленных — и с каждой неделей все больше чувствовала свою близость к ним. Теперь она знала всех по именам, знала об их семьях, их надеждах и мечтах. Когда же кому-то помочь было уже ничем нельзя, Дженн преклоняла колени рядом с сестрой и молилась за упокой отлетающей души. Это была работа, доставляющая удовлетворение и к тому же необходимая. Церковь утратила право распоряжаться в приюте, но ни один гильдиец пока не появлялся в Фенлоке, чтобы взять бразды правления в свои руки. Якоб считал, что никто и не появится. Демонстративным покровительством, оказываемым приюту знатными дамами, Якоб хотел показать королю свое осуждение и непослушание. Это была, конечно, мелочь, но Дженн видела, как загораются . глаза отца, когда речь заходит о помощи бедным: только такие маленькие бунты ему теперь и были доступны. Однако что бы ни видел в благотворительности Якоб, Белла преследовала другую цель: она учила Дженн исполнять свой долг.
Белла рассуждала об этом так, словно Дженн и слова-то такого никогда не слышала. Ну как же, ее ведь воспитали в таверне! Всю зиму Белла только о том и твердила. Да, конечно, учиться читать и писать, вести счета, управлять домом, знать, как одеваются знатные дамы, заниматься рукоделием очень важно, но все это ничего не значит, если Дженн не поймет, что такое долг!
Дошло до того, что Дженн была готова визжать, стоило ей услышать это слово. В ее представлении оно стало напоминать тюрьму. Холодная стальная решетка того, что от нее ожидалось… Самое обидное было в том, что Дженн была готова выполнять свои обязанности с радостью просто потому, что они ей нравились: о долге так хотелось забыть…
Дженн с трудом удавалось привыкнуть к мысли, что теперь она — дома, в своей семье, среди родных. Она уже давно не просыпалась, гадая, где находится. Да и времени тосковать по прошлому, размышлять о том, что она сделала и как здесь оказалась, у нее не оставалось — не оставалось времени даже думать о колдовстве!
А труднее всего… Роберт был прав — так мучительно смотреть на страдальцев в приюте и ничем им не помочь. Конечно, насколько Дженн знала (а представления ее об этом, она понимала, смутные), ни один колдун не может вылечить человека прямым использованием силы. Но ведь зрение целительницы у нее было, она без всякого усилия могла разобраться, насколько тяжела рана, насколько опасен приступ лихорадки, знала, что нужно делать для излечения, — но должна была молчать, по крайней мере пока. Нужно было сначала набраться опыта, чтобы лекари приюта начали прислушиваться к ее словам. Добрые братья радовались приходам обитательниц замка и всегда следовали советам Беллы — но ведь сестра посещает приют уже много лет и многое знает. Дженн тяжело переживала свое бессилие, тем более что даже не научилась у Роберта облегчать боль, как тот сделал это для старика после нападения разбойников на ферму.
А сегодня в этом была необходимость — несчастная старая Руфь так страдала от мерзко пахнущих полипов и кровоточащих язв. Старуха молила богов забрать ее, прекратить мучения, позволить ей добровольно отдать душу в их милосердные руки… А вместо этого она уже много дней лежала неподвижно, терпела боль, обессиленная настолько, что уже не могла даже стонать.