Были люди, которых я хотел убить во что бы то ни стало.
Его черные и глубокие глаза, еще не опьяневшие до конца, пристально смотрели на меня.
У меня были мысли когда-нибудь, когда я буду умирать, обязательно забрать с собой этих людей.
Я молча налил водки в его стаканчик.
Но сейчас у меня нет даже таких мыслей. Я устал.
Он снова обратился ко мне, назвав старшим братом. Глядя в стаканчик с прозрачной жидкостью, не поднимая головы, словно разговаривает со мной, сидящим на дне этого стаканчика, он сказал:
Ведь мы взялись за оружие, так?
Я не кивнул, не ответил ему.
Думали, оружие защитит нас.
Он едва улыбнулся стаканчику, словно уже привык задавать вопросы и сам на них отвечать.
Однако мы не смогли даже выстрелить.
Одним сентябрьским вечером прошлого года я возвращался домой из таксомоторного парка после ночной смены. И неожиданно увидел его. Весь тот день моросил осенний дождь, и я шел под зонтом. Повернув за угол в темный переулок, я увидел поджидавшего меня Ким Чинсу в черной непромокаемой куртке, с капюшоном на голове. Помню, я так испугался и такая странная злость напала на меня, что захотелось размахнуться и ударить его по бледному, как у привидения, лицу. Или, скорее, хотелось прямо руками стереть это выражение с его лица.
Нет, в этом выражении не было враждебности.
Конечно, он выглядел измученным, но в этом не было ничего особенного. Все последние десять лет он почти всегда выглядел измученным. Изменилось выражение его лица, оно было не таким, как раньше. Что-то необъяснимо холодное, но не потерянность, не грусть и не досада, а что-то другое с трепетом сквозило под его длинными ресницами. Первым делом я привел его, не проронившего по дороге ни слова, в свою комнату.
Что случилось? спросил я, переодеваясь.
Он снял и бросил к своим ногам куртку и, оказавшись в тонкой футболке с короткими рукавами, сел на пол, скрестив ноги, и выпрямил спину. В этой позе десять лет назад нас заставляли сидеть в тюремной камере Военной академии, поэтому я снова почувствовал странную злость. Он смотрел на меня, сидя в той же позе, какую десять лет назад я видел перед собой каждый день. Те же самые изогнутые линии его тела, и тот же запах пота, и мрачное лицо, на котором смешались смирение, готовность повиноваться и опустошенность, все вместе вызывающие отвращение.
Сегодня от тебя не пахнет водкой. И сколько тебе пришлось ждать? Под дождем.
Вчера был суд.
Наконец Ким Чинсу заговорил, и я переспросил, не сразу поняв, о чем речь:
Суд?
Помнишь Ким Ёнчжэ? С кем мы были вместе в одной камере.
Я опустился на пол, глядя прямо на Чинсу. Словно подражая ему, некоторое время сидел, выпрямившись, но затем расслабился и прислонился к холодной стене.
Я о мальчике, который оказался моим племянником по первому предку нашего рода.
Да, помню.
Почему-то не хотелось дальше слушать о нем.
В этот раз его отправили в психиатрическую больницу. Наверное, оттуда он уже никогда не выйдет.
Я встал и направился к холодильнику. Вынул бутылки сочжу, поставил на поднос, достал два стаканчика. Взялся за горлышко бутылки, чтобы открыть крышку, и почувствовал на ладони холодную влагу, собравшуюся на стеклянной поверхности.
Сказали, он чуть не убил человека.
Разложил по тарелочкам жареные анчоусы и сою. Вдруг появилась мысль заморозить сочжу. Интересно, с каким настроением можно будет разгрызать кубики алкогольного льда?
Из закусок ничего другого нет.
Не обращая внимания на меня, поставившего поднос у его ног, он стал говорить быстрее.
Адвокат, назначенный ему государством, сказал, что Ёнчжэ за десять прошедших лет шесть раз резал себе вены на руках. Каждую ночь засыпал, выпив снотворное, разведенное в водке.
Я налил сочжу Ким Чинсу. Я думал выпить с ним по одному стаканчику, расстелить постель, лечь и попытаться уснуть. Я собирался сказать Ким Чинсу, чтобы он пил один, сколько сможет, а когда дождь прекратится, пусть отправляется домой. Меня не интересовало, как часто он встречался с Ёнчжэ, как тот жил все это время. Даже если он будет говорить, я не хотел ничего слышать.
Близилось время рассвета, но дождь все продолжал идти, за окном было темно, как вечером. В конце концов, я расстелил постель, лег и, не выказывая какого-либо недовольства, сказал:
Ты тоже поспал бы немного. Кажется, совсем не смыкал глаз.
Он наполнил свой стаканчик и залпом выпил. Посмотрел, как я накрылся одеялом и повернулся к нему спиной. Он принялся медленно говорить что-то бессвязное в мою сторону, и рядом с моим ухом еще долго раздавалось его бормотание.
Выходит, мой дорогой старший брат, то, что называют душой, ничего из себя не представляет?
Или, может, это что-то наподобие стекла?
Стекло прозрачное и легко бьется. Такова его природа. Поэтому со стеклянным предметом нужно обращаться бережно. Ведь если на нем появится трещина или он разобьется, то все, пользоваться им нельзя, надо выбросить.
Раньше у нас было что-то хрупкое, как стекло, но оно не разбивалось. Мы верили, что оно прочное и прозрачное, поэтому даже не проверяли стекло это или нет. И вот мы разбились, и тем самым показали, что у нас была душа. Доказали, что у нас есть душа, которая бьется, как стекло.