Птица счастливый вышел, а Кольцов задержался. Видя, что комиссар не уходит, подполковник налил полстакана и ему.
Он ведь мертвый? прямо спросил Кольцов.
Военный хирург Гульба был мудрым человеком, поэтому ответил осторожно:
Он находится в термодинамическом равновесии со средой. Он не разлагается, и химические процессы в нем не происходят.
Комиссар правильно понял подполковника.
Что же с ним делать?
Но Гульба ничего не ответил, в это время привезли сгоревшего в фашистском огне танкиста, и стало не до разговоров.
Вернувшись в батальон, комиссар внес имя Птицы в список погибших. А потом вписал его еще в один список. А на следующий день отвез оба списка в штаб дивизии и долго-долго доказывал что-то дивизионному комиссару.
Похоронное письмо мама Птицы так и не получила.
За проявленный героизм санинструктор второй роты сержант Кац Федор Семенович награждается медалью «За боевые заслуги». Поздравляю!
Служу Советскому Союзу!
Наводчик ручного пулемета третьей стрелковой роты, рядовой Птица Алексей!
Я! Птица сделал два шага и замер.
За проявленную беспримерную храбрость в бою за населенный пункт Буденовка рядовой Птица награждается медалью «За отвагу». Посмертно. Поздравляю!
Служу Советскому Союзу!
Если бы Птица мог дышать, он бы задохнулся от восторга. Он стоял перед строем товарищей и испытывал чувство гордости за свою страну, которая рождает таких славных героев. Размышляя о себе в героическом смысле, он в то же время думал не о своем подвиге, а о бесповоротной готовности к подвигу любого советского солдата; он видел эту готовность в обстоятельном Платонове, пылком Кольцове, хмуром Гульбе, и в то мгновение, когда матовое зимнее солнце полировало тонкими лучами его новенькую медаль, Птица понял окончательно и точно, что фашистам не победить, и с какой бы яростью, каким неистовством ни терзали они Страну Героев, победа останется нашей. И поняв это, Птица закричал:
Ура-а-а!!!
И крик подхватила рота, подхватил батальон, подхватил полк, подхватила дивизия, подхватил фронт, подхватила страна. И услышало небо.
Месяц за месяцем воевал одухотворенный боец Птица.
Служба мертвого ничем не отличалась от службы живых. Птица ходил в долгие ночные караулы и быстротечные отчаянные атаки, рыл окопы для живых и могилы для мертвых, стрелял по фашистам, травил байки у вечернего костра.
Он проявил смекалку и приспособился курить, не вдыхая дым глубоко, а пережевывая его во рту, и пить водку не глотая ее, а удерживая под языком маленькими порциями, покуда она не впитывалась куда-то в его мертвом организме. От пищи Птица отказался и голода больше не испытывал, чему многие завидовали. Он больше не спал, потому что заснувшему смертельным сном, поддельный сон живых не нужен.
По утрам на лицо Птицы выпадала роса.
Многие в батальоне и раньше слышали о мертвом бойце, а после награждения узнали и все. Пытливые домогались правды: откуда в обычном человеке взялись силы жить после смерти? Птица не мог объяснить, но желающим разрешал смотреть дырку.
Однажды вечером к костерку, у которого грелся Платонов и сидел для компании Птица, подсел бывший политический штрафник, кандидат философии Гольдштейн и попросил показать смертельную рану. Птица снял гимнастерку, стал ближе к огню. Через дырку Гольдштейн увидел языки пламени, стреляющие искрами в небо, кусок палатки и лес вдалеке.
Надежно убили, сказал он со знанием дела.
Уж да, ответил Птица, застегиваясь.
Что же в тебе такого особенного, что остался небо коптить?
Птица хотел пожать плечами, но из темноты раздался голос:
Грешный он, вот и нет ходу на небо.
К огню вышел неприятный и завистливый человек Кузин. Он давно держался Птицы, веря в его удачливость и надеясь на ее долю для себя. Он сел рядом с Платоновым и стал без спросу ковырять палкой в костре, выискивая картошку. Платонов ничего не сказал, чтобы не прослыть жадным, но отодвинулся от густомясого Кузина и прислонился плечом к холодному Птице.
Что же в тебе такого особенного, что остался небо коптить?
Птица хотел пожать плечами, но из темноты раздался голос:
Грешный он, вот и нет ходу на небо.
К огню вышел неприятный и завистливый человек Кузин. Он давно держался Птицы, веря в его удачливость и надеясь на ее долю для себя. Он сел рядом с Платоновым и стал без спросу ковырять палкой в костре, выискивая картошку. Платонов ничего не сказал, чтобы не прослыть жадным, но отодвинулся от густомясого Кузина и прислонился плечом к холодному Птице.
На небо ладно, сделал вид, что согласился, Гольдштейн, а земля почему не принимает?
На это Кузину было нечего ответить, его представления о загробном мире ограничивались упованием на Рай после смерти, и иных исходов он не видел. Он промолчал, сделал вид, что занят картошкой, достал из кармана спичечный коробок с солью, посыпал, спрятал назад. Дым от костра беспрепятственно уплывал в небо, уверенный и спокойный в своей безгрешности.
Почему же я грешный? вступился Птица за себя. Я Родину любил, жил по правде, воевал без обмана и умер по-честному. Где здесь грех?
Ты в Бога не веришь!
Так нет же его, чего в него верить? удивился Птица.