В планах Ульянова ни много ни мало созвать Второй съезд РСДРП. Он полагал, что сделать это лучше за рубежом. «Повальные аресты на юге в апреле 1900 года и Лалаянца в том числе убедили окончательно ВИ в невозможности созвать съезд в России, подтверждала Анна Ильинична. Он говорил мне об этом в июле, перед отъездом за границу»220.
Но грандиозным планам чуть не помешал провал. Ульянов с Мартовым зачем-то рискнули с нелегальной литературой сунуться в Царское Село. Александром Исаевичем Солженицыным в величественном «Красном колесе» этот эпизод выделен как одна из тех точек, откуда история могла принять другую траекторию, не будь недоразумений и случайностей. Тогда «с корзинкой нелегальщины, с химическим письмом о плане Искры, перемудрили, переконспирировали: полагается в пути менять поезда, не подумали, что тот пойдет через Царское, и в нем заподозрены, взяты жандармами, и только по спасительной российской неповоротливости полиция дала им время сбыть корзину, а письмо прочла по наружному тексту, не удосужившись подержать над огнем и тем была спасена Искра!»221. А сколько еще будет таких развилок, когда случай (или Провидение?) вел Ленина, а значит, и нашу историю.
Ульянов провел в заключении с 21 по 31 мая (313 июня) 1900 года. Приехал в Подольск «сияющий», и «даже с заграничным паспортом в кармане, вспоминала Анна. Оказалось, улик не было найдено: ВИ и Цедербаум, арестованные вместе, были признаны виновными лишь в неразрешенной поездке в Петербург». Но погостил недолго. До отъезда за границу решил съездить в Уфу, повидаться с женой. Компанию составили мать и сестра Анна.
«И вот мы втроем выехали по железной дороге в Нижний, с тем чтобы продолжить путь на пароходе Был июнь месяц, река была в разливе, и ехать на пароходе по Волге, потом по Каме и, наконец, по Белой было дивно хорошо. Мы проводили все дни на палубе». Задержался в Уфе около трех недель. «В Уфе Владимир Ильич виделся с местными товарищами Мы с матерью уехали через три дня; он же оставался дольше и назад поехал по железной дороге По возвращении в Подольск собрался скоро за границу. Недели через две после него выехала туда же и я»222, писала Анна.
Прибытию Ульянова сотоварищи в Европу ветераны российской социал-демократии были поначалу рады. Аксельрод расскажет: «Только после десяти лет активной пропаганды нам, наконец, удалось привлечь на свою сторону небольшое меньшинство молодых революционеров. В первых рядах молодых новообращенных был Ленин, который, отбыв срок ссылки в Сибири, вместе с Л. Мартовым и А. Потресовым приехал в 1900 г. в Швейцарию, чтобы помочь Группе Освобождения Труда организовать широкую пропаганду наших взглядов, литературную и личную, и объединить существовавшие тогда силы молодой русской социал-демократии»223.
Ульянов вновь поколесил по Старому Свету. В августе 1900 года информировал мать из Нюрнберга: «Я писал тебе уже дважды из Парижа и теперь пишу с дороги (ездил кататься на Рейн). Я здоров и провожу время недурно: видел на днях Анюту, катался с ней по одному очень красивому озеру и наслаждался прелестными видами при хорошей погоде»224. В том же месяце в местечке Бельрив близ Женевы прошло совещание, давшее начало «Искре» и «Заре». Участвовали Плеханов, Засулич, Ульянов, Потресов, Бауман и Стеклов.
Юрий Михайлович Стеклов (Нахамкис) впервые встретил Ленина: «Жил он тогда в крестьянском домике недалеко от Женевы, вместе с Потресовым (Мартов временно задержался в России) Ленин громко хохотал, изрекал безапелляционные приговоры, но больше выспрашивал, чем говорил Однако хотя Ленин и шутил, откидываясь назад всем телом по известному ему приему, смеялся и рассказывал анекдоты, но сразу видно было, что это прирожденный вождь, вождь, которого не только выдвинула на это место история, но который и сам прекрасно сознает свое назначение. Это чувствовалось им самим и окружающими. Нельзя было сказать, что он навязывал свою волю и личность. Это делалось как-то естественно и незаметно. Даже Плеханов, который имел гораздо более богатый революционный стаж и научное образование, перед Лениным как-то отступал на второй план»225.
И вокруг Ленина начало формироваться все расширявшееся конфликтное поле. Туган-Барановский в конце 1901 года прочитал одну из статей Ленина и делился своими ощущениями со Струве: «Боже, как все это кажется давно и по-детски наивно! Как смешно встречать этот задорный самоуверенный тон, эти запальчивые нападения на литературных противников, эту наивную уверенность, что мы нашли, наконец, самую настоящую истину, и эта истина заключена в Капитале Маркса Так хотелось сказать маленький ты мальчик, не горячись, будь спокойнее, то, что тебе кажется верным, вовсе не так верно жизнь неизмеримо сложнее, глубже, таинственнее, чем ты это себе представляешь»226.
Критики не знали, но скоро узнают, что Ленин был о них куда более плохого мнения, чем они о нем. Как и об остальных мыслителях, не придерживавшихся строгих рамок учения Маркса и Энгельса. Струве у Ленина проходил под кличкой Иуда. Потресову о статье Туган-Барановского он писал: «Черт знает что за глупый и претенциозный вздор!» Плеханову: «Из России пишут, что публика страшно увлекается Бердяевым. Вот кого надо бы разнести не только в специально-философской области»227.