Город. Он всего в двух с половиной часах отсюда.
Я видела его вдали, как на одной из открыток: его очертания на фоне ночи, снятые откуда-то по другую сторону реки. Весь искрится и сияет, ослепляет и обещает. Я сосредоточила свои мысли на очертаниях. Они становились всё меньше, пока не превратились в окно. Пожарный выход. Единственный блик света.
Мама всегда говорила, что у меня живое воображение.
Я похромала вдоль обочины, временами припадая к деревьям, и перестала чувствовать боль. Я словно уже находилась там, покачивалась на новых ногах в сверкающей ночи, которая знала маму, а теперь узнает и меня.
Я оказалась у чемодана под ивой, когда поднималось солнце. Наступило следующее утро, и я превратилась в свою маму точнее, в ту, кем она себя показывала, устроившись на хорошо просматриваемом повороте дороги Блу-Маунтин-роуд, на фоне растворяющихся вдали голубых гор; жуки атаковали уши, а солнце припекало. Чемодан устроился между ног. Ноющий синяк под глазом спрятался под косметикой. Большой палец вверх, вытянуть руку. Сосредоточить здоровый глаз на дороге, которая приведет меня в город. Назад пути не будет. Никакого страха.
Часть меня желала, чтобы она проехала мимо и увидела меня, стоящую на гравии, тающую от жары. И тогда она выйдет из машины, прижмет меня к себе и скажет, что верила мне и всегда будет верить. Что простила меня за все проступки и всегда будет прощать. Что я могу вернуться в дом. Могу распаковать чемодан. Могу остаться.
Но другая часть меня сдерживалась. Эта часть не позволила бы мне опустить руку или перестать ловить попутную машину. Эта часть заняла твердую позицию.
Я была готова обливаться потом и умирать от жажды, только бы остановилась машина. Я поедала взглядом Блу-Маунтин-роуд. Солнце смотрело прямо мне в глаза, и я нацелилась на него, желая увидеть машину, хотя было больно.
Но машины не останавливались. Проносились мимо, словно я невидимка или даже опасна. Это занимало больше времени, чем я рассчитывала, чем я планировала.
Здесь уже мало кто путешествовал автостопом, так что, возможно, водители и не знали, что им делать, когда девочка-подросток использовала дорогу в качестве личной автобусной остановки. Путешествия автостопом были забавой в фильмах про убийства, потерялись в 1970-х годах, а теперь, возможно, стали нелегальными в штате Нью-Йорк. Но мне некого было просить меня подвезти, я осталась без машины и даже без прав их отняли у меня сразу после того, как я разбила мамину «Тойоту». Все мои деньги лежали в кармане. Все надежды были устремлены к водителю, который пожелает мне помочь. Либо так, либо идти пешком.
В том, что ехало ко мне, было сложно узнать машину. Какое-то размытое пятно, вывернувшее на обочину, где стояла я и не могла сфокусироваться на какой-либо его части. А потом оно превратилось в зеленый приближающийся капот, и я увидела за рулем худое лицо девушки, сосредоточившейся на своей цели. Шарлотта ездила на зеленой машине. Она что, не видела меня? Она ускорялась и сбила бы меня наверняка, если бы увидела, особенно после этой ночи. Я отступила в кусты, в тень ивы. Машина ехала мимо, наш дом находился в полумиле отсюда, и в открытых окнах виднелись две головы пассажиров одна на переднем сиденье, вторая на заднем. Даниэла и ее подруга. Они засмеялись, вероятно, надо мной, обнажая клыки, и меня окатило чем-то холодным и мокрым, когда одна из девочек выплеснула в окно остатки лимонада. Как только это произошло, все закончилось. Машина вошла в поворот и не развернулась. Никто не посмотрел на меня с чемоданом. Всем было плевать. Я стояла посреди дороги и показывала зеленой машине средний палец, когда наконец остановилась другая серый хетчбэк со странным мужчиной за рулем. Он замедлился, как будто сомневался, но, проехав вперед, остановился через несколько метров и подождал, когда я добегу до него.
Окно со стороны водителя опустилось, и порыв прохладного воздуха сообщил о наличии в машине кондиционера. Но мужчина, повернувшись, словно испытал отвращение при виде меня. Его костяшки напряглись: он сжал руль. Все дело в моей одежде: она намокла от лимонада со льдом. Но он смотрел на мое лицо внимательно рассматривал его, не произнося ни слова. Я посмотрелась в боковое зеркало. Под моим левым глазом появились пятна неестественного цвета. Губы потрескались. С ухом что-то произошло.
Тебя подвезти в больницу? спросил он после долгой паузы.
Я в порядке. Он словно до сих пор мне не верил, поэтому я добавила: Я была у доктора. Правда, все в порядке. Выглядит хуже, чем есть на самом деле. Вы сможете подбросить меня до вокзала? Метро-Север?
Но он все равно сомневался. Я ждала, что он сорвется с места, взвизгнув шинами, или скажет мне отправиться на автобусе. Но он не знал, что восемнадцать лет назад мама поехала на поезде, и я тоже поеду, пусть даже потрачу на это час. Так началась ее история: место у окна, берег реки и счастливый билет в один конец.
Я встречаюсь на вокзале с мамой.
Это были волшебные слова. Закинув чемодан на заднее сиденье и забравшись на переднее, я не оглянулась на нашу подъездную дорожку и иву, которая когда-то была нашим местом. Я думала, он спросит, куда я направляюсь, я бы ответила: в Нью-Йорк, но этого не произошло. Он ничего не спросил. Я волновалась, что дешевое маскирующее средство из аптеки плохо скрывает синяк, поэтому полезла за солнечными очками, которые несколько недель назад вытащила из маминого ящика (она подумала, что потеряла их на йоге), и надела их. После этого мужчина отвернулся от меня, словно я наряду с солнечным светом отгородилась и от всех вопросов. Так поступала моя мама, и я идеально повторила за ней.