Ее одеяние из многочисленных слоев прозрачной ткани разных оттенков розового, голубого и сиреневого вздувалось волнами.
Когда ей наконец удалось сесть, выглядела она далеко не лучшим образом.
— Эрот, — едва выговорила она, задыхаясь, — что с тобой?! Я никогда еще не слышала… О Зевс всемогущий, что на тебя нашло? Как ты говоришь?! О, мне становится дурно! — Она схватилась за бок и закатила глаза.
— В таком случае тебе лучше вернуться на Олимп, где тебя ожидает удобная постель. А что до твоего пояса и эликсиров, то, когда моей жене больше не понадобятся эти вещи, которые она у тебя одолжила, она их тебе вернет. Не стоит так уж об этом волноваться. Психея была, быть может, и не права, взяв их без твоего разрешения, но она, конечно, все вернет в свое время. Не правда ли, любовь моя?
Эрот повернулся к жене и с одобряющей улыбкой, взяв ее за руку, привлек к себе.
— Да-да, конечно, я верну. Я не хотела ничего плохого, только чтобы здесь, в Флитвик-Лодж, воцарилась любовь.
Она жестом указала на Аннабеллу, которая, усевшись с Шелфордом на скамью возле статуи Артемиды, прижимала его руку к своей щеке.
Афродита была потрясена. У нее был такой вид, словно почва уходила у нее из-под ног.
— Как ты можешь так спокойно говорить о воровстве твоей жены, Эрот? И тебе не стыдно за нее? — Она взглянула на статую и ахнула в ужасе: — Я просто не знаю, какое зрелище ужаснее, мой пояс на смертной или статуя Артемиды в этом саду! Кто она такая, чтобы хранить ее изваяние? — Прижимая руку к груди, Афродита театрально прошептала: — Эрот, дорогой, поддержи свою мать! Мне дурно!
Глубоко вздохнув, Эрот поднес руку жены к губам.
— Прости, мама, но, как бы мне ни хотелось навсегда остаться твоим маленьким мальчиком, я больше не могу исполнять все твои требования. Я пренебрегал моей женой под твоим влиянием и потому, что я поверил твоей лжи…
Афродита, убедившись, что сынок не торопится подхватить ее медленно оседающее тело, выпрямилась.
— Моей лжи? — воскликнула она в притворном ужасе. — Что ты имеешь в виду?
— Ты сказала мне, что Энтерот соблазнил Психею и она охотно отдалась ему. Не станешь же ты отрицать, что говорила это?
— Конечно, стану, — засияла простодушной улыбкой богиня. — Я никогда ничего подобного не говорила. Я могла допустить такую возможность, видя, как Энтерот целует ее, но я никогда…
— Довольно, мама, — нетерпеливо перебил ее Эрот. — Я люблю тебя, но твои родительские достоинства оставляют желать много лучшего. Больше всего мне неприятно, что ты десятилетиями отказываешься примириться с моей любовью к жене. Пойми наконец, я всегда буду любить ее. Если у нас и были какие-нибудь осложнения за последние двести лет, то виноват в этом только я один. Во-первых, потому, — тут он повернулся к Психее, — что я нарушил свои брачные обеты, увлекшись служанкой из гостиницы в Глостершире. Простишь ли ты меня когда-нибудь, любовь моя?
Психея с трудом видела его прекрасное лицо сквозь застилавшие ее глаза слезы.
— Ну конечно, дорогой.
— Вот и прекрасно. — Он снова поднес ее пальцы к своим теплым губам. — Повернувшись к Афродите, он продолжал: — А во-вторых, потому, что я верил в твою ложь, мама, — в твои намеки, твои предположения, или как там тебе угодно их называть, по поводу моей жены, ее достоинств и добродетелей. Двести лет я таил против нее злобу, и все из-за тебя. Как ты могла? Нет, пожалуйста, не трудись отвечать. Причина мне известна: ты никогда не любила Психею и, наверное, не полюбишь. Но с этой минуты все будет по-другому. Во-первых, я не стану сопровождать тебя сегодня на пир к Адонису. Я останусь дома с женой.