– Мне он не нужен. У меня свой достаточно тяжел.
Пока я говорил, она отколола пряжку, на которой держался мой плащ, и бросила его на землю.
– Он весь испачкан! – воскликнула она. – Ты не можешь носить такой плащ, пока его не высушат и не вычистят.
Я покачал головой, но она уже надела на меня обновку. Я видел, как искренне она желала, чтобы я принял ее подарок, и поэтому поцеловал ее в лоб и уступил. Затем еще раз крепко прижал ее, подхватил с земли старую накидку и вскочил в седло, понимая, что еще секунда – и мы оба расплачемся.
В полдень, еще до того, как я остановился, чтобы перекусить, я обнаружил привязанный к моему ремню кошелек. Чертенок! Своими ловкими пальчиками она все-таки пристегнула его либо в тот момент, когда отвлекла меня своим нежным разговором, либо когда я в последний раз обнял ее. Я уже говорил, Одрис почти всегда умела настоять на своем. Когда я расстегнул кошелек с целью уложить понадежнее, что-то хрустнуло в моих руках. Это был клочок пергамента с такими словами: «Не отсылай это назад, возлюбленный мой брат. Воспользуйся этим, чтобы послать ко мне гонцов с новостями. Я не смогу больше засылать к тебе людей, ведь я не буду знать, где, ты, а без известий от тебя я умру от волнения.»
И хотя я не нуждался в деньгах и послал бы весточку Одрис, даже если бы оставался голодным, я решил не отправлять их назад. Жуя свой завтрак, я все время улыбался. Пусть она думает, что опять перехитрила меня. Когда она все забудет, я найду какую-нибудь необычную безделушку, что-нибудь подходящее для принцессы из сказки, и пошлю ей взамен. Придумав такое, я сразу успокоился.
Плащ Одрис оказался таким уютным и теплым, что я чувствовал себя окутанным ее любовью. Он как щит для меня. И даже то, что я был гонцом плохих вестей, уже казалось, не может причинить мне зла. Я уверен, именно сияющее великолепие этого красного плаща с темной меховой оторочкой выгодно завершало впечатление от моего рослого жеребца, серебристого блеска колодки арбалета, голубоватого сияния моей стальной секиры и потертой кожи на рукояти моего меча. Меч, секира, арбалет и конь означали, что я воин, а такой плащ свидетельствовал о том, что я богат. Мне пригодилось и то и другое, когда в полночь я прокричал стражникам, что у меня есть послание к королю, и мне открыли небольшие боковые ворота Оксфорда. Только из-за своей доброты король воздержался от наказания гонца с плохими вестями и даже предложил ему место в своем войске, причем почетное место собственного оруженосца.
Когда мне это сказали, я подумал, что король Стефан равен по великодушию всем богам и легендарным героям. Это был широкоплечий, сильный мужчина, с лицом, не поражающим красотой, но привлекательным, с высоким лбом, светло-русыми волосами, серовато-голубыми глазами, выразительным носом и четко очерченными губами. Нет, не внешность короля поразила меня, а его ответ на мои слова о своем происхождении. Я сразу сказал ему, что я просто-напросто сын путаны, который благодаря милости сэра Оливера выучился воинскому делу, а он рассмеялся и ответил, что это для него намного лучше, ведь в таком случае он может рассчитывать на мою абсолютную преданность. И я был предан ему, хотя он и не всегда верил мне. Был предан даже тогда, когда понял, что ошибся в своем первом впечатлении. Я ошибся не в его доброте. Будучи излишне щедрым, он зачастую с легкостью обещал то, чего не мог потом сделать. А главное, понятие гордости, чести у Стефана сильно отличалось от того, что я усвоил у сэра Оливера. Я научился держать язык за зубами, но только после того, как несколько раз чуть не угодил в тюрьму либо в изгнание. Фактически именно доброта короля спасала меня от его же гнева.