Алан уже выведал немало тайн великого народа Бактрии. Эти изнеженные греки еще узнают, кто сильнее. Он сполна рассчитается со своим врагом, сделавшим из него раба. Он завоюет, свободу, и не только свободу…
И юноша мысленно видит, как собираются вокруг камня Совета седобородые старцы, как сокрушенно качают они головами и говорят, вздыхая:
— Слышали новости? Не оценили мы этого мальчика! Прогнали, а теперь вся Скифия говорит о нем.
Тогда поднимется древний Хонг, и юноша слышит его слова:
— Он был моим учеником. Я знаю его. Слава и власть не могли испортить такое сердце. Он по-прежнему верен своему народу. Пусть идут к нему гонцы и скажут, что племя избрало его почетным воином и просит вернуться к нам…
В уголках глаз юноши едва заметно блестят слезинки, а на полу валяется выпавший из рук инструмент. Алан хватает его, вскакивает на ноги и застывает в каком-то неистовом порыве. Если бы в эту минуту его увидел Аполонид, он бы понял, что могучая вольная сила, которая поразила мастера в утро их первой встречи, не оставила юношу, она лишь притаилась и ждала своего часа.
ГЛАВА VII
Легкими бережными движениями Аор поглаживал кисть правой руки, искалеченной в юности ударом ножа. Этот жест стал уже привычкой, и, глубоко задумавшись, он всегда начинал поглаживать нервные гонкие пальцы. Вот уже целый час длится его беседа с Евкратидом. Нервозность и горячность правителя сильно утомили Аора, его бесконечные жалобы наскучили.
— Ты все молчишь, а я получил достоверные сведения из Астонии*!note 18 Следуя твоему совету, я предоставил им полисы**,note 19 а чем они оплатили? Новыми беспорядками! Даже люди храмов говорят об отделении. Да что там! Они осмелились позорить мое имя! Ты слышишь? Что ты на это скажешь? Ты, лучший друг царя? Имя твоего государя подвергалось оскорблениям на улицах городов Астонии. Ты знал об этом?
Дор устало усмехается и, в который раз, неторопливо и спокойно пытается направить мысли Евкратида в желательное ему русло.
— Неужели тебе все еще не ясна обстановка на южной границе? Индусы с огромной армией продвинулись в глубь страны на много дней пути, а мы по-прежнему занимаемся пустыми разговорами. Я давно просил тебя подписать указ, повелевающий городам Бактрии объединить свои гарнизоны.
— Я не подпишу этого указа!
— Почему?
— Городская община считает, что для этого еще не пришло время. На южной границе стоит большая армия, она задержит индусов. А тебе я приказываю в ближайшее время добиться перемирия и отвода их армий.
В глубоко сидящих глазах Дора медленно начинает разгораться гнев, его раздражает эта бесполезная борьба с человеком, ставшим игрушкой в руках врагов.
— Община больше всего заботится о своих подвалах, набитых золотом! Индусы не повредят им, зато мы с тобой можем поплатиться головой!
Евкратид бледнеет от оскорбления и вскакивает с кресла. Несколько секунд он молчит.
— Ты всегда возражаешь, Дор! Чего добиваешься ты этим? — наконец говорит правитель сдавленным голосом.
— Истины, царь. Только истины. Сократ считал, что опровержение и сравнение мнений — верный путь к истине.
— Смотри, как бы эта истина не привела тебя на площадь, где теряют головы, еще до вторжения индусов!
…Ничего не меняется в лице Дора, тысячу раз игравшего со смертью. Со своей обычной насмешливой улыбкой он делает знак рукой, и от колонны отделяется одна из серых теней, всегда скользящих за ним. Евкратид, вскочив, отшатывается и кричит:
— Стража!
— Успокойся, государь, я арестовал сотника твоей личной охраны за плохое несение службы, дворец охраняется воинами маракандского полка.
От этих слов Евкратид становится еще белее и без сил опускается в кресло.
— Успокойся же, — с презрением говорит Дор.