Иван поднял голову.
Да.
Понимаешь, кое-какие куски так и не встали на место. Это обидно. Я помню бой, потом дыра, а дальше я уже в окружении бордюрщиков и они себя ведут очень грубо.
Тебя пытали, сказал Иван. Уберфюрер поднял левую руку, оглядел изуродованные пальцы, хмыкнул.
Что-то вроде. Потом я куда-то бегу по туннелю, со мной еще несколько человек видимо, тоже пленные. Сдается мне, это был побег на рывок. Дальше опять дыра и вот я уже в Венеции, пью какую-то жуткую ацетонистую дрянь. А дальше начинается забористое кино с твоим, брат, появлением в главной роли. Как тебе, кстати, сюжет? поинтересовался он. Неслабо, а?
Иван отмахнулся.
Что ты еще вспомнил?
Свой непальский нож кукри. Вернее, куда он делся. Был там у бордюрщиков один тип Убер усмехнулся, замолчал. Лег на койку лицом вниз. Впрочем, это личное. Он оторвался от подушки, попросил: Когда вас будут кастрировать, разбудите меня ужасными криками, хорошо?
Заметано, сказал Иван.
Только Иван начал дремать, дверь открылась. На пороге стоял человек кастрат, мысленно поправился Иван, словно это отменяло человеческую природу пришедшего. У него были тонкие черты лица, очень гладкая бледная кожа. Глаза ярко-зеленые. «Не знал, что так бывает, подумал Иван. Настолько зеленый цвет».
Иван Горелов, обратился кастрат к нему. Диггер вздрогнул от звука его голоса высокого, хрупкого, какого-то отстраненного.
Да, это я.
Меня зовут Марио Ланца, сказал кастрат. Я должен поговорить с вами
О чем? Иван встал, расправил плечи.
О вашем отце, Иван Сергеевич. О вашем настоящем отце.
Они поднялись на платформу. «Праздник у них тут, что ли?» удивился Иван. Кастраты суетились, бегали. Крик стоял, как на «Садовой-Сенной», а там народу раз в десять больше, чем здесь.
Нет, все-таки в них много бабского.
Они прошли в служебное помещение у торца платформы, стены были выкрашены в пастельный спокойный цвет, все чисто и аккуратно.
Я должен кое-что у вас узнать, сказал Ланца.
Иван поднял брови. На следователя Ланца походил меньше всего.
Именно вы?
У меня уникальная память, сказал Ланца. Возможно, вы слышали, что некоторые люди помнят свое рождение. Писатель Лев Толстой, если вам это имя что-то говорит, помнил до мелочей, как его маленького крестили Я же помню все. От и до. Свойство моей памяти. Вы не способны что-то запомнить, я не способен забыть даже самые жуткие подробности. Я простите за высокий штиль ходячая память моего поколения К тому же, он усмехнулся, какое совпадение: кастрированная. Что, по мнению наших предков, является доказательством моей беспристрастности.
Вы беспристрастны? спросил Иван.
Ланца усмехнулся.
Думаю, нет. До Катастрофы высказывалась теория, что работа человеческой памяти напрямую связана с эмоциями. Чувство, впечатление необходимый ингредиент для запоминания. Лично я вполне эмоционален. К счастью для вас.
Иван хмыкнул. Это еще надо посмотреть, к счастью или к несчастью.
Поэтому вы со мной и говорите?
Совет попросил меня определить, те ли вы, за кого себя выдаете
Почему вас?
Во-первых, потому, что у меня уникальная память.
А во-вторых?
Ланца улыбнулся тонкими губами.
Во-вторых, я лично встречался с Саддамом Великим.
Иван вздернул брови.
И что из того? Причем тут Саддам?
Во-первых, потому, что у меня уникальная память.
А во-вторых?
Ланца улыбнулся тонкими губами.
Во-вторых, я лично встречался с Саддамом Великим.
Иван вздернул брови.
И что из того? Причем тут Саддам?
Молчание.
Иван слышал, как в углу жужжит муха, садится и вновь взлетает со стены комнаты.
Мы подозреваем, что один из вас сын Саддама.
Молчание. Иван посмотрел влево, вправо. Нет, он в комнате был один. Кроме Ланцы. И мухи.
То есть я?
Очень возможно.
Иван попытался справится со свалившейся на него известностью. Голова кружилась. Правда, скорее, от голода.
И что дальше? Меня кастрируют?
Марио Ланца улыбнулся.
А вы этого хотите?
Ивана передернуло.
Да как-то не очень, знаете, сказал он. Ты не обижайся, Марио, но мне мужчиной быть гораздо привычней. Но вы же, наверное, хотите ему отомстить?
Саддаму Кровавому? Тонкие брови Ланцы изогнулись. Отомстить? Кажется, вы не понимаете, Иван. Кастрат смотрел на диггера с улыбкой. Мы ему наоборот, очень обязаны.
Иван поскреб ногтями небритый подбородок.
Вы серьезно?
Абсолютно.
Раздался звон колокола резкий, но мелодичный. Марио встрепенулся.
Пойдемте, праздник сейчас начнется.
Необычайно широкоплечий, огромный кастрат с ладонями, как совковые лопаты, вышел в женском платье на середину платформы и запел удивительно женственным голосом. Голос переливался, вибрировал. Нота тянулась. Когда же у него дыхание кончится? Иван уже перестал удивляться.
Ария из оперы «То́ска» Пуччини, пояснил Ланца шепотом.
Что тоска, это точно сказано, пробормотал Убер и зевнул в очередной раз. Иван начал опасаться, что скинхед в конце концов свернет себе челюсть. Ланца спрятал улыбку.
Праздник продолжался.
От переливов высоких голосов таких высоких, что даже слов нельзя было разобрать, а если можно то слова были явно не русские, Иван устал в первые пятнадцать минут. И целый час уже держался на силе воле. «Блять! Видимо, нужно быть очень большим фанатом оперного пения, чтобы жить здесь». Станция Ангелов ладно, пусть так. Но лучше бы эти ангелы молчали. Или хотя бы пели что-нибудь более понятное.