Время такое, сказал таможенник. Аккуратно вырвал листок из тетради, протянул Ивану. Плати или топай обратно.
Тяжелое время, сказал Иван.
Да уж, согласился таможенник. Не без этого Слышал новости? Придурки с «Васьки» бордюрщиков перебили. Всех подряд и женщин, и стариков тоже. Ублюдки долбаные. Он нахмурился. Э, ты чего побледнел? Да ты что, тоже из бордюрщиков?
Да. Иван пошатнулся. Голова кружилась. То ли от долгой ходьбы, то ли просто так.
Понятно, сказал таможенник. Извини, друг. Я вот раньше вашего брата не очень любил, честно, но это же пиздец совсем. Нельзя так с людьми. Чего эти василеостровцы с цепи сорвались?
Иван снова увидел: Гладыш, оскалив зубы, вгоняет лом в неподвижное тело. Брызги крови.
Это не они, с трудом сказал Иван. Это адмиральские были
От явной лжи свело челюсти.
Э-э, сказал таможенник. Как тебя обработали-то Адмиральцы тоже не сахар, согласен, но по сравнению с васькиными просто все в белом. Тьфу ты. Говорят, там сейчас василеостровцев судить собираются. Как военных преступников. Ты бы в свидетели пошел, что ли? Это нельзя так спускать, а то совсем оборзеют, сволочи. Они там и так огнеметами людей жгли, я слышал. Это уж совсем ни в какие гермоворота
Сколько платить, говоришь? Ивану совсем не хотелось продолжать этот разговор. Два патрона?
На его удивление, таможенник махнул рукой:
Забудь. Давай. Он протянул руку. Лицо у него стало вполне человеческое.
Что? спросил Иван тупо.
На его удивление, таможенник махнул рукой:
Забудь. Давай. Он протянул руку. Лицо у него стало вполне человеческое.
Что? спросил Иван тупо.
Как что? Печать поставлю. Таможенник взял листок, подышал на печать, шлепнул два раза, оторвал половину листка, другую вручил Ивану. Давай, друг, проходи. А патроны себе оставь. Тебе нужнее.
Да, сказал Иван. Спасибо.
На листке была прямоугольная печать «Диспансеризацию прошел».
Сменяются века.
Сменяются туннели.
Сменяются люди.
Сменяются вопросы.
На самом деле все то же самое.
История это неприятности, которые случились с кем-то другим
Иван лежит лицом вниз и думает.
В данный момент у этого положения даже нет конкурентов. Если Иван сядет, ему будет плохо, и его будет тошнить.
Если встанет он просто потеряет равновесие и вернется в точку покоя.
Если попытается подтянуть ноги под себя, голова окажется ниже, чем сердце, кровь прильет к мозгу и Иван, скорее всего, просто потеряет сознание.
«Нет, думает он. Какой интересный пол. Какой мрачный, жесткий, темный и холодный бетонный пол. И я на нем лежу». Внутри Иван чувствует ссохшийся, угловатый комок. Это желудок. Он болит. В данную минуту все можно выразить простыми словами. Вот печень. Она ноет. Вот голова она думает. И болит, конечно. И кружится. Но в принципе, все просто Ивану плохо.
Нет, лучше так. Ивану задумчиво.
Усилием воли он закрывает глаза и заставляет себя спать еще. Такое запихивание в сон, как патрон в патронник. Р-раз. Идет туго, но идет. Иван спит.
Закрываем затвор.
Диггерам перед заброской положено спать двадцать четыре часа. А лучше сорок восемь. Потому что наверху не спят.
Но сейчас Иван не готовится к заброске, а просто спит. В крови у него повышенный уровень токсинов, пониженное содержание кальция и витамина С. Легкое обезвоживание в целом. Мерцающий ритм сердца. Последствия алкогольного отравления. Впрочем, по-русски это называется: хорошо вчера врезали.
Иван спит. И одновременно не спит. Видения и кошмарные твари где-то рядом, за стеклянной стеной дремы.
«Все кончено. Все кончено».
Пищевод болит, словно вчера они лакали кислоту. Перед глазами Ивана проплывают лица вчерашних собутыльников. Не лица хари.
«Пей, бордюрщик», говорили они и подставляли кружки. Темная жидкость льется из мешалки, воняя ацетоном. Рука, заросшая рыжим волосом. Под ногтями залежи каменного угля. Иван увидел, как кто-то возможно, он сам протягивает руку и высыпает в эту рыжую ладонь горсть латунных и биметаллических цилиндриков. Пачки таблеток. «Патроны, думает Иван в запоздалом приступе тревоги, антибиотики черт». Он почти просыпается, но продолжает спать.
«Надеюсь, это только сон». Иван надеется, что проснется, а патроны и антибиотики на месте, сам он одет, цел, невредим и готов идти дальше.
Дальше, дальше, дальше
Снова кружка, жидкость, ацетон, пылающая гортань. Потом он видит себя блюющего в санузле. Свободу попугаям! Дальше провал.
Иван спит и очень-очень надеется, что это был сон.
Голоса.
Где твой бордюрщик?
Вон дрыхнет.
Голоса приближаются. Это тоже сон.
Блин, ароматец тут у тебя. Сколько их здесь? Голос с тягучей ленцой, повелительный.
Шесть человек на палатку, отвечает другой голос. Все, как положено.
Смотри, проверю Этот?
Этот.
Иван думает во власти дремы, что нужно встать и что-то сделать. Возможно, драться.
Потом думает: а зачем?
И продолжает спать.
Всплеск боли. Огненная кровавая гора образуется, вырастает в его ребрах. Иван переворачивается на спину. Он даже кричать не может, только открывает рот, как рыба. Белые пятна перед глазами, как вспышки автоматных выстрелов в темноте туннеля. «Вперед!», «Бей москвичей!», «Огонь!»
В ответ летит «Питерцы уроды!». И пулеметная кантата, разрывающая уши.