– О повелитель! Наконец-то я обрел тебя для вечного служения!
– Не надо на меня так смотреть, – сказал мгновенно протрезвевший упырь. – Я тут совершенно ни при чем.
* * *
Немалых трудов стоило оторвать безмерно счастливого жреца от предмета его пылкого поклонения, водворить на террасу и услышать хоть какие-то объяснения.
– Я – потомственный жрец, я родился там, в Таркее, – гордо молвил Мардамон, простирая руку в сторону маленького прудика, на берегу которого Бумсик и Хрюмсик закусывали чем бог послал. – Моя бабушка мало известна исторической науке. Мой дедушка держал собственную меняльную лавочку на главной площади Бебатиса и процветал, пока однажды не прослушал проповедь, призывавшую людей стать бессребрениками. Он понял это по-своему и перестал добавлять серебро в те серебряные монеты, которые менял иностранцам. Монетному двору его величества Глюгора Второго Таркейского это почему-то не понравилось, и дедушку отправили приносить пользу отечеству на серебряные рудники.
Моя мама – гордая жрица-девственница, жертва политических интриг. Моего бедного папу совершенно безосновательно обвинили в интимной близости с мамой, и тоже по политическим мотивам.
Папа эмигрировал из Таркеи темной грозовой ночью куда глаза глядят, с одним только узелком, в который увязал меня и вот этот нож для жертвоприношений. Умирая, он завещал мне: «Мардамон, сынок, служи обществу, приноси жертвы. Обильные жертвы – залог государственности». Самым трудным для меня оказалось найти того, кому душа желала служить.
Я долго скитался по Ниакроху, прежде чем достиг живописных болот Жаниваша и увидал развалины Болотного храма…
– Душераздирающая история, – буркнул вампир. – Но я-то тут при чем? Я даже на зуб не пробовал его маму-жрицу-девственницу.
– О повелитель, – немедленно откликнулся жрец. – Ты – при всем.
– Караул, – сказал бедный упырь. – Придержите меня кто-нибудь. Иначе я за себя не ручаюсь.
Согласно Мардамону, славный князь Мадарьяга являлся самым почитаемым в Жаниваше и окрестностях кровавым божеством, олицетворением тьмы, жестокости и могущества. Именно такому владыке он и жаждал служить и искал его по всему свету. С умилением разглядывая вампира, как счастливая бабушка разглядывает своего первого внука, с восторгом прозревая в нем черты родных и близких людей, Мардамон пытался в нескольких словах сообщить своему новообретенному повелителю о предполагаемых жертвоприношениях в его честь.
Жрец относился к своему делу творчески, с огоньком и радовал слушателей интересными нововведениями. Правда, далеко не все слушатели радовались. Но это уже вопрос вкуса и воспитания.
Если добросердечные Зелг и Юлейн пришли в ужас, граф да Унара проявил профессиональную заинтересованность, а Такангор только скептически похмыкивал, сравнивая химеру мадам Хугонзу и деятельного жреца, отнюдь не в пользу последнего, то Узандаф Ламальва да Кассар просто отдыхал душой.
– Никогда бы не подумал, что можно так переработать саму концепцию принесения жертв, – задумчиво сказала мумия, вспоминая о старых добрых временах. – Что-то в этом есть. Свежие мысли, смелые решения, новый взгляд на проблему. Скажите, голубчик, и что – вы в самом деле осуществили все эти свои… назовем их проектами?
– Увы мне, горестному, – смущенно потупился Мардамон. – Злой рок десятилетиями противился тому, чтобы я исполнил свое предназначение. Нож мой заржавел и затупился от жалких колбас и черствых хлебов, не изведав горячей крови. Но теоретически я прекрасно подкован, – сказал он вдруг нормальным голосом. – Хочу как-нибудь написать справочник «Таинства жертвоприношения» для начинающих адептов темного культа.