Перекрестясь, Бугров сказал угрюмо:
- У нас, в России, особая совесть, она вроде как бешеная. Испугалась, обезумела, сбежала в леса, овраги, в трущобы, там и спряталась. Идёт человек своим путём, а она выскочит зверем - цап его за душу. И - каюк! Вся жизнь - прахом, хинью. Худое, хорошее - всё в один костёр...
Он снова перекрестился, зажмурясь. Я стал прощаться с ним.
- Спасибо, что зашли! Вот что - приходите-ка завтра, в час, к Тестову в трактир, пообедаем. Савву позовите - ладно?
Когда Савва Морозов и я пришли к Тестову, Бугров уже сидел в отдельном кабинете у накрытого стола, два официанта в белом, как покойники в саванах, почтительно и молча суетились, расставляя тарелки с закуской. Бугров говорил одному из них, называя его по имени и отечеству:
- Дашь мне вино это рейнское - как его?
- Знаю-с!
- Здорово, Русь, - приветствовал он нас, а Морозов, пожимая ему руку, говорил:
- Пухнешь ты, Бугров, всё больше, скоро тебе умирать...
- Не задержу...
- Отказал бы мне миллионы-то свои...
- Надо подумать...
- Я бы им нашёл место...
Согласно кивнув головою, Бугров сказал:
- Ты - найдёшь, честолюбец! Ну-тко, садитесь!
Савва был настроен нервно и раздражённо; наклонив над тарелкой умное, татарское лицо, он торопливо, дробной речью, резкими словами стал передавать рассказ какого-то астраханского промышленника о том, как на Каспии истребляют сельдь, закапывая в песок берегов миллионные избытки улова.
- А из этого можно бы приготовить прекрасный удобрительный тук, рыбью чешую превратить в клей...
- Всё ты знаешь, - вздохнув, сказал Бугров.
- А вот такие, как ты, сидят идолами на своих миллионах и ничего не хотят знать о нуждах земли, которая позволяет им сосать её. У нас химическая промышленность не развита, работников для этого дела нет, нам необходимо устроить исследовательский институт химии, специальные факультеты химии нужны... А вы, дикари...
- Ну, начал ругаться, - примирительно и ласково сказал Бугров. - Ты ешь, добрее будешь!..
- Есть - выучились, а когда работать начнём?
Бугров попробовал вино, громко чмокнул и заговорил, глядя в бокал:
- Очень много ты, Савва, требуешь от людей, они от тебя меньше хотят. Не мешал бы ты им жить.
- Если б им не мешать, они бы и по сей час на четырёх лапах ходили...
- Никогда мне этого не понять! - с досадой воскликнул Бугров. Помыслили праздные люди: откуда человек? Решили: от обезьяны! И - радуются!
С удивлением и горечью он спросил:
- Неужто ты веришь в эту глупость? Да - ведь если б это и правда была, так её надо скрыть от людей.
Савва взглянул на него прищурясь и - не ответил.
- По-моему, человека не тем надо дразнить, что он был скот, а тем, что был он лучше того, каков есть...
Морозов усмехнулся, грубо отвечая:
- Что ж, - помолодеет старуха, когда ты напомнишь ей, что она девкой была?
Ели нехотя, пили мало, тяжёлое раздражение Морозова действовало подавляюще. Когда принесли кофе, Бугров участливо спросил:
- Ты что, Савва? Али плохо живёшь? На фабрике неладно?
Круто повернувшись к нему, Морозов заговорил тоном старшего:
- У нас - везде неладно: на фабриках, на мельницах, а особенно - в мозгах!
И начал говорить о пагубном для страны консерватизме аграриев, о хищничестве банков, о том, что промышленники некультурны и не понимают своего значения, о законности требований рабочих и неизбежности революции.
- Разгорится она преждевременно, сил для неё - нет, и - будет чепуха!
- Не знаю, что будет, - задумчиво сказал Бугров. - Жандарм нижегородский, генерал, дурачок, тоже недавно пугал меня. Дескать - в Сормове, на Выксе и у меня на Сейме - шевелятся рабочие. Что ж, Савва Тимофеев, ты сам говоришь - что законно. Скажем правду - рабочий у нас плохо живёт, а - рабочий хороший!
- Ну, не так уж, - устало проворчал Морозов.