К чему это привело, все мы знаем. Ни Проди, ни Родота, ни Марини не получили в парламенте достаточного количества голосов, и это грозило серьезными последствиями. Что-то нужно было делать, и лидеры некоторых партий обратились тогда к Наполитано в поисках пути выхода страны из глубокого кризиса или по меньшей мере решения деликатного вопроса о президенте Республики. Они попросили его согласия на переизбрание, и в конце концов он счел своим долгом согласиться.
В Италии больше всех этому переизбранию радовалась моя мать, а меньше всех, может быть, я. Почему? Да потому только, что еще семь долгих лет мне предстояли мучения с историей свадьбы Наполитано.
И я решил: все, бросаю писать сценарии, но тут же понял бессмысленность и губительность этого решения.
Однако, на мое счастье, спустя некоторое время забрезжила новая надежда: Грилло[3], непонятно почему, с какой стати, начал поднимать вопрос об импичменте Наполитано. И тут, несмотря на то, что как политик Грилло мне совершенно не нравится да и как комик никогда, должен признаться, не нравился, в голове шевельнулась тайная мысль, что импичмент решит мучившую меня годами проблему. Каждое утро я жадно набрасывался на газеты и, когда читал в них, что требование импичмента нонсенс, абсурд, говорил про себя: не будем спешить с выводами, очень может быть, что в этой позиции есть здравый смыл, я бы не торопился. К сожалению, в силу как раз абсурдности вопроса об импичменте надежда на решение мучившей меня проблемы почти тут же улетучилась. На самом деле существовала и другая возможность ее решения, более честная, а также более вероятная, поскольку всецело зависела от воли самого президента. Наполитано согласился на переизбрание, но, давая согласие, оговорил для себя право подать в отставку, если в стране произойдут реформы, позволяющие ей выйти из тупика, в котором она оказалась. «Так осуществим же эти реформы, черт возьми!» с жаром говорил я, готовый приветствовать любые реформы.
Тем временем в первый год второго президентства Наполитано меня выдвинули на «Давида ди Донателло» за сценарий фильма Паоло Вирци «Цена человека». Позвонивший мне с этой новостью не забыл спросить:
Ты рад?
Еще бы! ответил я. Очень рад.
Но на самом деле и не думал радоваться. Мне было не до радости, потому что, как я и догадывался, через минуту меня ждал звонок матери.
Я тебе ничего не говорю, сказала она, за меня говорит судьба, это судьбе было угодно, чтобы перевыбрали Наполитано на второй срок и чтобы ты наконец сказал президенту, что он играл свадьбу в нашем ресторане.
«Это судьба», повторяла она. И ни дать ни взять была по-своему права. Сомнений не было: Наполитано переизбран для того, чтобы судьба свела со мной счеты. И мне оставалось только сказать себе: «Коль скоро его переизбрали, коль скоро до импичмента дело не дошло, коль скоро по поводу реформ все еще идут споры, значит, судьбе угодно, чтобы я сделал то, чего ждет от меня мать. Но решись я на это, хорош я буду в глазах президента Республики, в глазах коллег по кино. Ну и наплевать, я все равно это сделаю. Так угодно судьбе». И я приготовил быструю вступительную фразу на первый момент, когда буду пожимать ему руку, и он будет вынужден слушать меня, и я перейду к словам, которые должен сказать ему, и он ответит, что я путаю его с кем-то другим или что ему это неинтересно. «Знаю, найдусь я, но я обещал матери, что скажу вам это, и сдержал обещание».
Я надел темный костюм, как того требует церемониал, и отправился навстречу судьбе.
Дождавшись, когда все займут свои места, сотрудник протокола объявил, что в этом году церемония будет проходить по-новому. Вместо того чтобы подходить к президенту и пожимать ему руку, мы должны были просто вставать, когда назовут наше имя, и тут же снова садиться. Я спросил сидевшего рядом:
Ты готов будешь подтвердить, что в этом году все поменялось?
Что с тобой? ответил он вопросом на вопрос. Тебе нехорошо?
Я промолчал.
Потом я все понял. Поскольку о том, почему в последнее время я хожу мрачный, мне случалось говорить, болтая по вечерам с друзьями особенно с теми, кто донимал меня вопросом, почему я не рад выдвижению меня на «Давида ди Донателло», можно было не сомневаться, что кто-то из них рассказал об этом президенту. Не исключено, правда, и то, что при одном из наших вечерних разговоров мог присутствовать какой-нибудь агент итальянских секретных служб, выдававший себя за режиссера, журналиста, банкира мало ли за кого? и что этот оборотень поспешил донести обо всем президенту или его команде. И президент смекнул, что на этот раз я не удержусь, и, будучи нашим общим президентом, то есть президентом каждого человека в этой стране, а следовательно, и моим, решил избежать этой щекотливой минуты и изменил церемониал. Возможно, чем черт не шутит? он давно знал, что я должен был ему сказать, притом что сказать ему я мог больше, чем он ждал от меня, и поэтому спешил, пожав мне руку, тут же отвести взгляд. И кто знает, возможно, он не хотел быть переизбранным еще и поэтому, думая: я успешно избегал этого семь лет, и что мне делать теперь? И может быть, кто знает, в тот день, когда он позволил уговорить себя дать согласие на переизбрание, он дал его потому только, что кто-то предложил ему изменить злополучный церемониал. И кто знает, может быть, он подумал: это последний раз, а потом проведут реформы, и я подам в отставку.