Ее арабский звучал странно, но был понятен. Как видно, не так уж она и недавно в магометанский плен попала. Или, может, была из тех редких людей, которым чужие языки даются с пугающей легкостью.
По-твоему, туда попадают все и грешные девицы тоже? поинтересовался Лютгер.
Конечно, убежденно сказала Сюрлетта. Те, чьи души чисты, там и останутся, а согрешившие обретут новое тело, вернутся в мир и смогут искупить свои прегрешения праведной жизнью.
Странно, искренне удивился Бруно, а наш священник рассказывал, что все умершие покоятся до Страшного суда, а потом Господь рассудит, кому куда в рай или в ад.
Лютгер в детстве и отрочестве слышал именно такие рассказы, но после ему довелось познакомиться и с иными мнениями. Сам он предпочитал в подобных обсуждениях не участвовать: все же слишком остер этот меч для обычного бойца, пусть этими клинками высокоученые клирики фехтуют, любой иной сам себе в два счета еретическую рану нанесет и даже не заметит этого.
В общем-то он исходил из того, что ад и рай не совсем пусты сейчас. Высшие праведники, признанные после смерти святыми, сразу в рай должны попасть, до Суда и минуя его. Как иначе к ним о заступничестве взывать можно? А души предельных злодеев, превысивших человеческую меру грехов и Божье долготерпение, отправляются в ад немедленно после изъятия из тел.
За те двенадцать с большим лишком веков, что миновали со времени прихода Спасителя, довольно значительные воинства должны были собраться и там, и там. В аду, конечно, многократно больше но вотще вся сила его перед праведными!
Я не знаю, что священники рассказывают, со странной пылкостью продолжала Сюрлетта. В нашем селении и церкви-то не было. Священник приезжал из соседнего городка, крестил, венчал, брал мзду за требы и уезжал восвояси. Проповедей мы не слыхивали. Но вы сами рассудите: небеса это Божья обитель, верно? Ад не может же находиться там же?
Не может, согласился Бруно. Мне отец в детстве объяснял, что ад где-то в глубинах земли запрятан. И там вечно бушует пламя
Огромный ночной мотылек вдруг, бесшумно взмахивая пушистыми, как у демона, крыльями, низвергся с темного неба, очертил петлю вокруг догорающего костра и вылетел за пределы освещенного пространства, исчезнув столь же мгновенно, как появился.
Ну и правильно! Именно так! в голосе девушки звенел почти восторг. Это пламя зла, и его жаром охвачен весь мир. Зло пропитывает землю, а люди ходят по ней, едят пищу, выращенную на земле по сути, мы рождаемся и живем в аду
Рыцари переглянулись. Им стало как-то не по себе.
Неужели ты сама до такого додумалась? тихо спросил Лютгер.
Откуда бы мне столько ума взять? Мудрые люди научили
Она умолкла и снова посмотрела на небо, явно не желая продолжать разговор.
А оба рыцаря одновременно поняли, что они сейчас вели богословский спор на принятом у магометан наречии и пред ушами магометан, в недоумении слушавших их. И поняли, что пришла пора этот разговор завершать.
Впрочем, все, сидевшие сейчас у костра, поняли это.
Хотя нет. Лекарь, привставая вслед за своим господином, чтобы отправляться ко сну, вновь сделал Лютгеру едва заметный знак рукой по-видимому, приглашая к тайному обсуждению чего-то. Но это точно не могло касаться богословских вопросов.
Думаешь, это так сладко смолоду сидеть только на белой кошме?
Лекарь говорил негромко. Впрочем, он мог даже повысить голос вряд ли бы кто услышал: они отошли на сотню шагов, а над ночным биваком, как проказливый призрак, носился ветер. Шелестел, шуршал, хлопал, предвещал завтрашнюю перемену погоды, когда он по-настоящему разгуляется.
Ты хочешь сказать на черной, табиб?
«Табиб» это и есть лекарь, врач. Лютгер с сожалением и даже раскаянием понял, что за долгие недели пути так и не удосужился узнать его имя. А ведь от этого человека зависит многое, да и вообще, он просто умен и опытен. Наверно, даже благородного происхождения.
Между прочим, как и тот, кого все тевтонцы считают слугой. Он, может быть, и не слуга вовсе, а приближенный.
Ладно уж, пусть останутся без имен, раз так пошло. Лекарь и слуга.
Я сказал именно то, что хотел.
Тогда я не понимаю тебя, почтенный, признался Лютгер, ведь белая кошма для тех, у кого есть сын-наследник, верно? (Врач кивнул.) Так бейлербей же и говорил, что великое несчастье не иметь возможности сидеть на такой кошме. И что он от этого несчастья избавлен.
Ладно Табиб оценивающе посмотрел на Лютгера. Как видно, это и вправду следует прояснить для зухиддим.
Я монахом не родился, почтенный, холодно возразил Лютгер.
Ну, все равно молод был, прежде чем эту стезю выбрать. А в юности мужчина о потомках не думает и умен не бывает. Я, к примеру, не был, примирительно сказал врач. Иметь сыновей великое счастье. Но с возрастом понимаешь: не такое уж счастье иметь только сыновей. И бейлербей вот уже много лет горько сожалеет, что не дал ему Аллах права сидеть на двух кошмах.
Белой и черной? Лютгер по-прежнему недоумевал.
Белой и красной! лекарь, потеряв терпение, возвысил голос, чуть ли не рявкнул.
Один из дозорных, объезжавших лагерь, возник неподалеку, развернулся было в их сторону но, сообразив, что свои, продолжил путь. Даже не различить было, туранец или тевтонец: орденские мечники крепко свыклись с короткими стременами.