Но пока под его командой остается хоть полтора копья, он военачальник Ордена. И как таковой не имеет права на горе или изнеможение.
Но пока под его командой остается хоть полтора копья, он военачальник Ордена. И как таковой не имеет права на горе или изнеможение.
Ты прав, уважаемый. Назвать свое имя первым следовало мне. И по возрасту, и в благодарность за спасение. Лютгер фон Варен, фогт Ордена немецкого братства госпиталя Пресвятой Марии, что в Иерусалиме.
Название святого города Лютгер произнес без колебаний, хотя при общении с магометанами иногда рекомендовалось именовать Орден сокращенно. Но посмотрим, что скажет тот, кто мог бы не ввязываться в бой ради их спасения. И посмотрим, скажет ли что-нибудь Бруно по поводу фогта.
Из орденских братьев только они с Бруно и остались. А из рыцарей кроме них еще Мархог. И восемь полубратьев с двумя кнехтами, все из разных копий. И конный арбалетчик из копья де Тьерри.
А их спасителей сейчас было под три десятка. Тоже понесли урон, но меньший.
До сих пор в Иерусалиме? удивился его собеседник, кажется, искренне.
Уже и еще нет.
Ага. Ну, не будем об этом. Мое же имя
И тут возникла некоторая заминка. Совсем крохотная. Спутники Лютгерова собеседника уже занимались теми обыденными делами, которые всегда возникают после победоносного боя, но сейчас они словно бы замерли на толику мгновения, а один из них, все время остававшийся рядом, вдруг, обращаясь к своему предводителю, вполголоса произнес: «Бей» И не договорил.
Имя мое Гюндуз-оглы.
Это было сказано совершенно невозмутимо. Но все вокруг перевели дыхание и вернулись к своим прежним делам.
Значит, тюрок, сельджук. Ну и раньше на то похоже было, хотя разговор и велся по-арабски.
Тот, кто назвал себя Гюндуз-оглы, был стар, но крепок, как дубленая кожа. Облачен в чешуйчатую броню непривычного вида, а шлем искусной работы с серебряной насечкой сразу снял, отдал одному из своих людей. Тот продолжает стоять рядом, с этим шлемом в руках, и можно заметить: наносник выкован в виде лапы цапли.
Перехватив взгляд рыцаря, старик усмехнулся:
Вообще-то ты прав, друг мой Лютгер. Изображение птицы, даже одной только ее лапы, это действительно харам. Но так уж повелось со времени наших предков, чтивших цаплю, как и в самом деле скорее подобает идолопоклонникам, чем правоверным. Из почтения к родоначальникам мы по сей день закрываем на это глаза. Так что же, убрать мне шлем с твоих глаз долой? Или он не настолько оскорбляет твои чувства?
Вообще не оскорбляет, почтенный. Разреши еще раз поблагодарить тебя за избавление от гибели.
Есть за что, кивнул старый сельджук. Хотя ты, возможно, и сам меня спас. Этот турхаг уже собирался избрать мою седую бороду целью для своей свистульки, когда ты налетел на его десяток.
Борода Гюндуз-оглы, действительно седая, пятном выделялась на вороненых пластинах его брони. А «турхаг», надо понимать, тот, кто командовал тартарским отрядом. Что ж, потом расспросим. Это важнее, чем причина, по которой в племени этого Гюндуза выборочно трактуют постановления лжепророка.
Те, кто что-то знает об устройстве адского воинства, ценные союзники. Даже если они неверные. Против сил ада с кем угодно договариваться допустимо.
Смотреть на Бруно сейчас было совершенно излишне.
Какой-то юный воин спешил к ним, на ходу разворачивая кошму. Старик, не оборачиваясь, сделал было движение, готовясь сесть, но тот, кто держал шлем, вдруг шикнул на молодого доброхота так, что тот замер, точно остолбенев. Гюндуз чуть удивленно оглянулся. Меж его людей произошло какое-то движение, один из них метнулся к коню, торопливо достал из седельной сумки другую кошму, белую, и торжественно расстелил ее на земле.
Юноша топтался рядом, явно не зная, что ему делать. Кошма в его руках была багряной, это даже в свете наспех разложенного костерка удалось разглядеть, и сам он понемногу обретал тот же оттенок. Третий раз за сегодня Лютгеру доводилось видеть, как краснеют молодые воины.
Вновь усмехнувшись, Гюндуз сказал что-то юнцу; тот поспешно расстелил кошму рядом с Лютгером и отступил на шаг. Старик же постоял еще немного, заложив руки за спину, качнулся с носка на пятку и вдруг сел, скрестив ноги по-тюркски. Ну кто бы сомневался
Красная кошма не бесчестье, тут другое совсем объяснил он каким-то невеселым голосом. Черная тоже не бесчестье но большая беда, да минует она всех нас. Садись же, гость мой, не заставляй смотреть на тебя снизу вверх!
«Значит, гость Ну, пожалуй, так и есть: у его костра мы сейчас заночуем».
А вообще обычаи гостеприимства это очень хорошо, но получалось так, что сейчас под самым что ни на есть благовидным предлогом напротив Лютгера, одного, оказались четверо. И если он сядет, то трое из них останутся стоять. Но это уж совершенно ненужные домыслы. Будь так просто нечего бы этим людям в бой вступать.
Лютгер расстегнул оружейный пояс, опустил его наземь вместе с мечом в ножнах. Принялся было снимать кольчугу, но левая рука ослушалась. Вспомнил, как вчера, почти в такое же время, ему помогал Матиас и сердце засаднило куда сильней, чем левое предплечье.