Знаю, что есть. У меня перед глазами их пример, и я не желаю повторять их ошибки.
Нет, Малак, мягко возразила Шона, чувствуя, как все ее существо наполняется силой. Эта сила вливалась в нее мощным потоком, омывая ее с головы до ног и заставляя ощущать себя могущественной королевой. Той самой королевой, чье место было в этом дворце и рядом с этим королем. Твердо выдержав взгляд Малака, она уверенно договорила: У тебя есть я.
Малак никогда ничего не желал так, как сейчас Шону. Однако он не мог позволить себе эту слабость.
Я дал слово, что женюсь на тебе, если ты это имеешь в виду заговорил он, преодолевая спазм, сдавивший горло.
Он видел, что перед ним совсем не та женщина, от которой он ушел днем, которая с болью и удивлением смотрела ему вслед. Перед ним стояла Шона, которую он увидел в дрянном ресторанчике во Французском квартале. Шона, которая смотрела на него так, будто он разрушил ее личный замок. Шона, которая не желала иметь с ним ничего общего, несмотря на его недвусмысленное заявление о том, что он может сделать ее жизнь лучше.
И это была его Шона. Его королева.
Только он не мог допустить, чтобы эта Шона спутала его планы.
Ты отлично знаешь, что я имела в виду совсем не это. Шона говорила уверенно, без тени сомнения, тоном достойным истинной королевы. Думаешь, я не понимаю, каково это бояться любви, а, Малак?
Ее палец все еще упирался Малаку в грудь, и ему вдруг стало казаться, будто его душат, будто ее руки сжимаются на его горле, хотя он знал, что она так никогда бы не сделала, не причинила бы ему вреда.
Я не боюсь любви, с горечью произнес он. Я ничего не боюсь. Спроси у любого. Все знают, что я до абсурда бесстрашен перед любой опасностью.
Ты говоришь о другом Малаке, твердо заявила Шона. Он умер в тот день, когда твой брат отрекся от трона, не так ли? В тот момент, когда на тебя пала его ответственность, ты, Малак, изменился. У тебя не было иного выбора. И ты не ударил лицом в грязь. Я и сама прошла через такое.
Конечно, прошла, язвительно произнес Малак. Только на какой трон ты взошла, а?
Я растила ребенка. Ее голос звучал спокойно. Сухо.
Малак смотрел на Шону и не понимал, как ему быть дальше: то ли схватить ее в объятия, то ли оттолкнуть и раз и навсегда добиться того, чтобы она держалась от него подальше. Он не мог шевельнуться.
А Шона продолжила:
Мне было двадцать два, я была одинока настолько, что тебе трудно представить. И тут я оказываюсь матерью. Что бы я ни чувствовала, что бы я ни думала, какой бы я ни представляла свою жизнь все изменило то мгновение. С одной стороны, это известие обескуражило и испугало меня. Но с другой оно, я думаю, спасло меня.
Малак чувствовал, что нужно сказать что-нибудь что угодно, чтобы остановить ее, прежде чем столкнутся и рассыплются в пыль тектонические плиты внутри его. Но Шона, кажется, не слышала его.
Как-никак, когда ты вынужден делать выбор, ты должен принимать ответственное решение, потому что ставка это чья-то жизнь. Но когда это решение принято, ты ощущаешь удивительную свободу. Потому что места для ошибок уже нет. Ее улыбка, грустная, мудрая и прекрасная, потрясла Малака до глубины души. У тебя остается одна-единственная возможность: совершать только правильные поступки. И ты их совершаешь.
Как-никак, когда ты вынужден делать выбор, ты должен принимать ответственное решение, потому что ставка это чья-то жизнь. Но когда это решение принято, ты ощущаешь удивительную свободу. Потому что места для ошибок уже нет. Ее улыбка, грустная, мудрая и прекрасная, потрясла Малака до глубины души. У тебя остается одна-единственная возможность: совершать только правильные поступки. И ты их совершаешь.
Малак пребывал в страшных мучениях. Он не знал, что хочет или хотел слишком много и сразу. Ему хотелось обнять Шону. Ему хотелось заставить ее замолчать любой ценой. Но он ничего не делал. Он словно превратился в ледяную глыбу, внутри которой пылало пламя.
И что хуже всего, Шона, кажется, понимала, в каком он состоянии.
Я знаю, что родители от тебя отстранились, тем временем продолжала она под взглядами предков, которые смотрели на Малака с осуждением. Возможно, они поступили с тобой жестоко. И я сочувствую тебе. Да, сочувствую. Но из всех женщин на свете, Малак, в качестве матери для твоего ребенка ты выбрал ту, у которой родителей вообще не было. Ты хотя бы знал свою мать.
Моя мать ненавидела меня. Слова сами по себе сорвались с губ Малака. В карих глазах Шоны было нечто сродни состраданию, которое заставило его против воли открыть мучившую его боль.
Всю свою жизнь он упоминал об этом со смехом, как бы шутя, а люди, с которыми он разговаривал, тут же принимались отрицать это. Снова и снова.
«Не может быть, чтобы она ненавидела тебя», говорили они. «Просто у нее очень сложный характер», убеждали они его. «Мать не способна ненавидеть своего ребенка», настаивали они.
Сейчас Малаку была известна правда. Матери нужен был Адир. Малак был для нее утешительным призом, и за это она ненавидела его.
Шона никак не отреагировала на его признание, не стала утешать его всякими банальностями. Она просто внимательно посмотрела на него, и Малак увидел в ее глазах понимание.