Майлзу безразлично, как я одета, повторила Шона и с горячностью добавила: Мой наряд не имеет никакого отношения ни к нему, ни к той роли, что ты уготовил ему.
Я бы хотел, чтобы это было так, покачал головой Малак. Возможно, это справедливо для той страны, откуда ты приехала, но не для Халии. Нравится тебе или нет, но народ очень пристально следит за линией поведения королевской семьи. И трагедия в том, что я всегда игнорировал эту линию. Я был плейбоем. Я был разочарованием. Я был причиной многих скандалов. Я приводил в ужас добропорядочных граждан тем, что целыми днями валялся в кровати. Все это происходило потому, что вероятность моего вхождения на трон была нулевой. Сейчас все по-другому.
Мои соболезнования, хмыкнула Шона.
Это, как ни печально, означает, что каждое мое движение, каждое мое слово, каждое мое действие должны быть выверены, дабы компенсировать мои промахи.
У тебя, кажется, сложилось неправильное впечатление, будто твоя жизнь и твои проблемы каким-то образом стали моей жизнью и моими проблемами.
Чего ты хочешь, Шона? требовательно произнес Малак. Ты не хочешь быть королевой. Ты не хочешь учиться, чтобы войти в наше общество. Ты не хочешь принимать ничего, что помогло бы тебе чувствовать себя здесь комфортнее. Ты предпочитаешь показывать всем, даже самой последней служанке, что ты здесь чужая и никогда своей не станешь. Это так? Ты этого хочешь? Если да, то ты скоро добьешься своего.
Шона была потрясена тем, как точно Малак описал ее поведение. И ведь во всех приемных семьях она вела себя именно так.
Неужели ничего не изменилось? Она уже восемь лет не живет в приемной семье и сама имеет четырехлетнего ребенка. Неужели она ничему не научилась за это время? Неужели она все тот же угрюмый подросток, уверенный в том, что никто не захочет усыновить его, и, следовательно, заранее отталкивающий всех прочь?
Шоне захотелось ударить стоявшего перед ней мужчину за то, что он с такой легкостью препарировал ее. Ей захотелось показать себя зрелой женщиной ну, так, ради разнообразия. Но она не могла отказаться от своего единственного оружия даже несмотря на то, что каждый раз, применяя его, сама же и вредила себе. Она просто не знала, как остановиться.
О чем бы мы ни говорили, мы говорим только о тебе, вопреки собственным размышлениям сказала Шона. О твоей жизни. О твоем королевстве. О твоем троне. О твоем сыне. Все ты, ты и ты. Ты король и постоянно мне об этом напоминаешь. Она обнаружила, что ее кулаки крепко сжаты. Но существует и моя жизнь. У меня есть свои мечты. Свои надежды. Свои
Замечательно, перебил ее Малак и шагнул к ней. Расскажи мне о своих мечтах, Шона. И я сделаю их явью.
Я хочу быть свободной, отрезала она.
Он рассмеялся. Правда, невесело.
Что это значит для тебя? спросил он. Ты все время говоришь о свободе, ты одержима ею, но можешь объяснить мне, что бы ты сделала с этой свободой?
Шона сердито посмотрела на него.
Главное, я не потерпела бы никаких комментариев о своем гардеробе.
Малак не заглотнул наживку.
Ты вернулась бы в ресторан в Новом Орлеане? Ты тянула бы лямку на двух работах, тщетно пытаясь свести концы с концами? Выкраивала бы деньги, чтобы заплатить за халупу в жутком районе? Последние четыре года у тебя была свобода, чтобы воплотить в жизнь свои мечты. И чего ты добилась?
Шона чувствовала, что вот-вот сорвется.
Я растила твоего наследного принца.
А чего еще? Не получив ответа, Малак продолжил: Это не проверка. Я просто хочу знать. Ты провела здесь почти месяц, и все это время ты уверяешь меня, что ты не такая, не сякая. Что ты не будешь делать то или это. Так чего ты хочешь, Шона?
Я не обязана доказывать тебе свою правоту, заявила она.
Ты зациклилась на том, что якобы у тебя отняли, и не видишь, что тебе было дано. Малак всплеснул руками. Ты называешь дворец тюрьмой, но не видишь, что он дает тебе пропуск.
Пропуск куда? нахмурилась Шона. С меня хватило пропуска к тебе в той гостинице в Новом Орлеане.
В мир, Шона. К чему ты захочешь. Он провел рукой по лицу. Мой ребенок, по определению, необычайно богатый человек. Я тоже. И я не допущу, чтобы мать этого ребенка жила в убожестве. Твоя прежняя жизнь была тяжелой, я знаю. И я восхищен тем, что тебе удалось удержаться на плаву. Однако теперь все эти трудности в прошлом. Те дни, когда ты работала с утра до ночи и по очереди с подругой сидела с детьми, прошли. Только ты, кажется, единственная, кто не понимает этого.
Шона поймала себя на том, что затаила дыхание, и заставила себя выдохнуть.
Шона поймала себя на том, что затаила дыхание, и заставила себя выдохнуть.
Разве ты не понимаешь? развивал свое наступление Малак. Теперь ты моя. Теперь нет никаких ограничений, определяющих, что тебе можно делать, а что нельзя.
Кроме тебя. Кроме твоих ограничений.
Значит, вот так ты видишь меня.
Шона ненавидела а может, просто боялась ту часть себя, которой очень хотелось обнять Малака. Извиниться за все, что она наговорила. Порадовать его. Чтобы сдержаться, она до крови прикусила губу.
Малак, не дождавшись ответа, продолжил тем же тихим и мрачным тоном: