Из чего стало понятно, что персона уже сообщает секретные сведения?
Из того, что они вдруг возникают в Вене и Берлине, в секретных докладах.
Именно эта персона? Никто другой не мог?..
Черт ее, персону, разберет. Это мерзавец, который либо засел на заводе, либо вертится вокруг «Мотора» и «Феникса», потому что очень уж много знает про военные заказы. Конечно, рано или поздно он себя выдаст. Но, брат Аякс, сам понимаешь
Отвечать на обращение «брат Аякс» Лабрюйер не желал.
Значит, того человека шантажируют, а он откупается сведениями? уточнил Лабрюйер.
Именно так.
А если это не местный житель? Когда военное ведомство стало вкладывать деньги в рижские заводы, сюда приехали инженеры из столицы, из других российских городов. Может, кто-то из них?
Я невысокого мнения о роде человеческом, признался Енисеев. На всяких уродов насмотрелся, сам понимаешь. Но мне кажется, что русский инженер в таком положении скорее уж сам пойдет в полицию признаваться. А немец тот струсит Тебе смешон мой патриотизм? Да? Ну, считай, что мне просто хочется так думать
Енисеев помрачнел.
Из салона раздался такой визг, что Лабрюйер подскочил на стуле.
Ничего страшного, дети опрокинули елку, сказал Енисеев. Случается. Иди, восстанови порядок, а я уберусь восвояси. У меня есть еще дела. Мы ведь, в сущности, все оговорили.
Когда тебя ждать?
Лабрюйер редко говорил Енисееву «ты», старался обходиться без обращений, но сейчас само выскочило.
Постараюсь завтра быть. А ты поторопись. Рождество самое время, чтобы навестить полицейских старичков, подарки им отнести, что ли. Можешь из тех сумм, что на непредвиденные расходы. Ну, я пошел.
Лабрюйер поспешил в салон и точно, елка лежала на боку.
Ты снимки уже сделал? спросил Лабрюйер Хоря по-русски.
Все сделано, душка, томным голоском ответил Хорь.
Столичное начальство приказало ему еще какое-то время пребывать в образе полоумной эмансипэ-фотографессы Каролины, но обещало прислать замену. Он же, сильно недовольный, принялся валять дурака, наряжаясь и румянясь самым карикатурным образом. На сей раз Хорь украсил свою грудь огромным бантом бледно-лиловым в черный горох.
Лабрюйер поспешил в салон и точно, елка лежала на боку.
Ты снимки уже сделал? спросил Лабрюйер Хоря по-русски.
Все сделано, душка, томным голоском ответил Хорь.
Столичное начальство приказало ему еще какое-то время пребывать в образе полоумной эмансипэ-фотографессы Каролины, но обещало прислать замену. Он же, сильно недовольный, принялся валять дурака, наряжаясь и румянясь самым карикатурным образом. На сей раз Хорь украсил свою грудь огромным бантом бледно-лиловым в черный горох.
Позови госпожу Круминь, это все надо убрать.
А кто заплатит за поломанные игрушки?
Сейчас я разберусь
Разумеется, папаша, респектабельный пятидесятилетний бюргер, утверждал, что елку плохо закрепили, оттого она и свалилась. Разумеется, мамаша, сорокалетняя скандальная дама, встала на его сторону. Платить семейство Краузе не желало пока не пришла госпожа Круминь с метлой и совком.
Не отдавайте им карточек, господин Лабрюйер, вот и все, сказала супруга дворника. Я их знаю, они тут неподалеку, на Романовской живут. Посторонитесь, господа, мне убирать надо! Отойдите, я тут подмету! Перейдите туда! Ребенка возьмите!
Подметала она лихо так и норовила пройтись метлой по подолу длинной мамашиной юбки, по начищенным ботинкам папаши, да и детишкам перепало. Лабрюйер тем временем снял пиджак и поднял елку. Хорь, опустившись на корточки, подбирал уцелевшие игрушки. В сущности, пострадали только пряники, подвешенные на цветных ленточках, стеклянные шары и свечки. Набитые ватой ангелочки и паяцы, а также золоченые орехи и яблоки остались невредимы.
Ущерба примерно на рубль, сказал Хорь.
Почему это мы им должны дарить рубль? возмутилась госпожа Круминь и перешла на немецкий: Если господин Краузе не заплатит рубль за убытки, весь квартал об этом узнает! Из-за одного рубля будет позора на сто рублей!
В том, что сердитая женщина с метлой способна ради великой цели обойти всех соседок и приятельниц, почтенное семейство ни секунды не сомневалось. И только папаша, выдавая рубль, проворчал, что эти латыши больно много воли взяли, давно их на баронскую конюшню не приглашали
Что? спросила госпожа Круминь и поудобнее взяла метлу.
Спросила она по-латышски, но по-особому. В этом языке «о» выговаривалось скорее как «уо», и обычно это «у» проскальзывало не звуком, а скорее намеком на звук. Но если человек, спрашивая, отчетливо делил «уо» на «у» и «о», это означало сильное недовольство. Латышское «ko?», прозвучавшее как «ku-o?!», было угрожающим.
Семейство Краузе впопыхах оделось и отбыло, швырнув рубль на столик с альбомами.
И это только начало дня, философски заметил Лабрюйер.
Мелодичный звон дверного колокольчика сообщил о новых клиентах. Вошли две девушки в модных коротких, по колено, пальто с большими меховыми воротниками, в хорошеньких меховых шапочках.
Можно нам сняться на маленькие карточки? спросила по-немецки одна, румяная блондинка.
Да, прошу вас, разрешите вам помочь, ответил Лабрюйер, и девушка позволила ему принять на руки скинутое ею пальто. Вторая, темненькая, подошла, с трудом протаскивая сквозь петли огромные меховые пуговицы, и вдруг рядом с ней оказался Хорь. Как чертик из шкатулки, которого стремительно выбрасывает пружина, он подскочил к хорошенькой брюнетке, явно желая помочь ей снять пальто, чтобы при этом самую чуточку приобнять.