– Тогда зачем же…
Я изучал ее с возобновившимся интересом.
Даже лицо ее ничего не выдавало, но правая рука подергивалась, постукивая и пощипывая материал дивана.
Затем, внезапно осознав ее красноречие, она заставила руку лежать неподвижно.
Она явно была личностью, самой ответившей на свой вопрос и желавшей теперь, чтобы она сделала это молча.
– Да, – подтвердил я, затягивая время. – Вы знаете о моем ранении?
Она кивнула. – Я не сержусь на Рэндома за то, что он рассказал вам.
Его суждения всегда были точными и приспособленными к обороне. ей‑ей, не вижу никаких причин не полагаться на них самому. Я должен, однако, спросить, много ли он вам рассказал, как ради вашей собственной безопасности, так и ради своего душевного спокойствия, потому что есть вещи, которые я подозреваю, но еще не высказал.
– Я понимаю. Конечно, трудно оценить то, чего нет, то, о чем он мог умолчать, но, по большей части, он мне рассказывает обо всем. Я знаю вашу историю и историю большинства других. Он держит меня в курсе событий, подозрений и предположений.
– Спасибо, – пригубил я вина. – Тогда мне будет легче сказать, ввиду того, как у вас обстоят дела. Я собираюсь рассказать вам все, что случилось с завтрака до настоящего времени.
Так я и сделал.
Она иногда улыбалась, когда я говорил, но не перебивала. Когда я кончил, она спросила:
– Вы думали, что меня расстроит упоминание о Мартине?
– Это казалось возможным.
– Нет, – возразила она. – Видите ли, я знала Мартина еще в Рембе, когда он был мальчиком. Я была там, пока он рос. Он мне тогда нравился. Даже если бы он не был сыном Рэндома, он все равно был бы мне дорог. Я могу только радоваться заботе Рэндома, что со временем это пойдет на благо им обоим.
Я покачал головой:
– Я не слишком часто встречаю людей, подобных вам. И я рад, что, наконец, встретил.
Она рассмеялась, после чего спросила:
– Долго ли вы были без зрения?
– Да.
– Это может озлобить человека или дать ему больше радости в том, что он имеет.
Мне не нужно было мысленно возвращаться к своим чувствам тех дней слепоты, чтобы знать, что я был человеком первой разновидности, даже если не принимать в расчет обстоятельства, при которых я приобрел ее. Сожалею, но таков уж я есть, и я сожалею.
– Верно, – согласился я, – вы счастливая.
– На самом деле это просто состояние души, то, что легко может оценить Повелитель Отражений.
Она поднялась:
– Я всегда гадала, как вы выглядите. Рэндом вас описывал, но это совсем не то. Можно мне?
– Конечно.
Она подошла и положила на мое лицо кончики пальцев, деликатно проводя ими по моим чертам.
– Да, – произнесла она, – вы во многом такой, каким я вас представляла. И я чувствую в вас напряжение. Оно было тут долгое время, не так ли?
– В той или иной форме, я полагаю, всегда со времени моего возвращения в Эмбер.
– Хотела бы я знать, – задумчиво промолвила она, – не могли ли вы быть счастливее до того, как вновь обрели свою память?
– Это один из тех невозможных вопросов. Если бы я не обрел ее, то мог бы так же умереть. Но если на минуту отложить эту часть в сторону, в те времена все же было обстоятельство, не дававшее мне покоя, тревожившее меня каждый день. Я постоянно искал средство открыть, кто я такой и что я такое.
– Но вы были более или менее счастливы, чем сейчас?
– Не более и не менее. Одно уравновешивает другое. Это, как вы предположили, состояние души. И даже если бы это было не так, я никогда бы не смог вернуться к той другой жизни теперь, когда я знаю, кто я такой, теперь, когда я нашел свой Эмбер.