Что же касается самого пожара…
Даже опиум не мог смягчить воспоминаний, и Камерон, как всегда, поспешно прогнал их прочь.
Они с отцом скитались много дней, а потом кто-то отвел их в приют, существовавший на благотворительные пожертвования какой-то церкви. Когда отец начал пить, их оттуда выгнали. После смерти матери у отца ни к чему не лежала душа; несмотря на щедрую помощь, которую ему предлагали многие, он не искал утешения ни в чем, кроме бутылки.
Камерон мог теперь, если пожелал бы, при помощи магии вызвать образ отца, каким тот был когда-то, но отец остался в его памяти как вечный пьяница.
«Я даже не могу думать о нем с теплым чувством: он всегда оставался для меня только кем-то, кого надо слушаться и о ком часто приходилось заботиться».
Рональд Камерон не был пьян только тогда, когда страдал от похмелья или наскребал медяки на новую бутылку дешевого виски. Он перебивался случайными заработками, таская за собой маленького сына как ненужный обременительный багаж.
Это была жизнь на грани, но дети ко всему приспосабливаются, и Ясон терпел ее, потому что другой не знал. Так не могло продолжаться долго, однако даже немногих месяцев хватило, чтобы отец докатился до совершенно скотского состояния: для него теперь важна была только следующая порции выпивки.
Два года скитаний с отцом могли бы быть столетнем: так много они вместили страданий. Вечный холод, голод, грязь, вечные драки с бродягами за те крохи, что перепадали им с отцом; Ясон даже не мог себе позволить крепко уснуть — все время приходилось ждать неприятностей. Не было ничего удивительного, что он заболел.
«И неудивительно, что, как только я стал настоящей обузой, отец бросил меня».
Воспоминания о болезни были отрывочными, но очень яркими. Он помнил предрассветный час, помнил, как отец привязал его к калитке какого-то кирпичного дома, чтобы мальчик не смог последовать за ним или в бреду забрести куда-нибудь в глушь. Помнил, что ему было ужасно холодно, но голова оставалась ясной — совсем как сейчас. Его бил озноб, но от слабости он не мог и пальцем пошевелить. Следующим воспоминанием было чье-то ужасно уродливое лицо, склонившееся над ним, а потом повернувшееся к кому-то, кого он не видел.
— Совсем больной мальчишка, сэр. — И добавил с иронией в голосе:
— Кто-то, должно быть, принял этот дом за приют для бездомных. Я позову полисмена.
Второй голос:
— Подожди минутку. — В поле зрения появилось второе лицо, худое и аскетическое. Незнакомец внимательно смотрит на него сквозь стекла пенсне. — Нет, отнеси его в дом, вымой и пошли за врачом. Мальчишка может мне пригодиться.
Это и был его спаситель. Камерон саркастически улыбнулся. Неудивительно, что приказание «вымой» предшествовало словам «пошли за врачом». Алан Риджуэй не был жесток, но сострадание ему было чуждо. Он мог бы стать идеальной моделью для того, кто пожелал бы изучить мораль и манеры чистого интеллектуала. По иронии судьбы этот самый могущественный Повелитель Огня в Чикаго совсем не обладал душевным теплом.
Алана Риджуэя не было в городе во время Великого пожара; в противном случае огонь, возможно, не смог бы так разгуляться.
«Кто знает… Может быть, Алан Риджуэй сумел бы разнять противников, прежде чем они сожгли половину города и тысячи акров окрестных лесов».
Один Повелитель Огня жил в Пештиго, маленьком окруженном лесами висконсинском городке, а другой — в Чикаго, в южных районах. Они всегда были соперниками, но в один октябрьский день случилось что-то, что сделало их смертельными врагами. Через несколько дней началась битва, стоившая жизни тысяче двумстам жителям Висконсина и еще тремстам чикагцам.