Когда я только начинала работать в аэрокосмической отрасли, мы с Уэсли и мамой вполне счастливо жили все вместе, но теперь я чувствовала себя беспомощной, потому что находилась в полной зависимости от мамы и была вынуждена жить за ее счет. Моя страховая компания в какой-то момент перестала выплачивать мне страховку по инвалидности, но у меня не было ни денег, ни сил судиться с ними. Затраты на врачей отняли все мои сбережения и опустошили мой пенсионный счет, и в итоге я осталась лишь с ничтожным пособием по недееспособности и чудовищными долгами за медицинские услуги. Это был самый настоящий кошмар, причем кошмар абсолютно беспросветный.
Я постоянно терзалась мыслями о том, каким грузом была для своей несчастной работящей матери. Они с ее парнем Уолли с головой погрузились в мои проблемы, откладывая тем самым, скорее всего, свои планы на свадьбу. Я прожила удивительную и прекрасную жизнь, любому на зависть. Теперь же я легла безнадежным, неизлечимым и тяжелым грузом на маму во всех отношениях в финансовом, эмоциональном и социальном. Конечно же, сама она никогда бы мне такого не сказала, но временами ей становилось не по себе, когда она пересчитывала свои сбережения и гадала, сможет ли спокойно выйти на пенсию (отец к тому времени уже был на пенсии и у него самого были проблемы со здоровьем).
Врачи утверждали, что мне уже не станет лучше, что жуткие боли и постоянная усталость останутся со мной навсегда, что я никогда уже не выберусь из этой ямы. Я ощущала себя несколько аномально в моей семье ни у кого не было подобных серьезных болезней. Даже в старости никто не становился никому обузой, все жили долго и относительно счастливо. Целых три поколения обеих ветвей моей семьи занимались музыкой или работали в телеиндустрии. «Шоу должно продолжаться» таков был наш девиз.
Еще в шесть лет мы с сестрой, работая на ТВ и в области звукозаписи, научились не обращать внимания на болезни, скрывая от мамы такие вещи, как, например, гастроэнтерит. Мы просто крепились, зная, что рано или поздно перетерпим любой недуг. И вот теперь я не справлялась с простейшими задачами, тонула в боли, нарушая все семейные правила, и ничего не могла с собой поделать. Однажды я задумалась о самоубийстве. Казалось, иного выхода просто не было. Конечно, в теории я считала самоубийство высшим проявлением эгоизма, на которое способен человек. Покончить с собой значит причинить огромную боль друзьям и семье, оставив им на прощанье чувство вины и мысли о том, что они могли что-то изменить, но не изменили. Двое моих старых знакомых покончили с собой, так что я на собственной шкуре почувствовала все это. Но моя ситуация представлялась мне несколько иной. Те мои друзья были еще молоды, у них впереди была вся жизнь моя же, если верить врачам, подходила к концу. Мне казалось, что если я оставлю предсмертную записку, в которой объясню, что прожила счастливую и интересную жизнь и всего лишь не хотела становиться обузой, то все мои близкие рано или поздно придут к выводу, что так было лучше для всех.
Однако я все еще была нужна Уэсли. Он любил меня и умер бы от шока и горя вслед за мной. Уэсли не умел читать, он не понял бы моих доводов; он знал бы лишь то, что я оставила его на закате его дней. И что тогда случится с этой маленькой, удивительной душой в ангельском теле? Может, он попадет в руки к незнакомцам, которым не будет до него никакого дела. Может, абсолютное спокойствие в бездонных черных глазах сменится страхом, непониманием, болью от осознания, что его предали? Может, спокойная уверенность станет первобытным ужасом?
Однако я все еще была нужна Уэсли. Он любил меня и умер бы от шока и горя вслед за мной. Уэсли не умел читать, он не понял бы моих доводов; он знал бы лишь то, что я оставила его на закате его дней. И что тогда случится с этой маленькой, удивительной душой в ангельском теле? Может, он попадет в руки к незнакомцам, которым не будет до него никакого дела. Может, абсолютное спокойствие в бездонных черных глазах сменится страхом, непониманием, болью от осознания, что его предали? Может, спокойная уверенность станет первобытным ужасом?
Я знала Уэсли, и я рассматривала и другой вариант умереть вместе. Но я никогда бы не смогла убить его. Это тоже было бы предательством, на которое я просто не способна была пойти. Я приняла когда-то решение приручить его, сделав его уязвимым, и научила доверять мне, несмотря ни на что. Спустя столько лет его доверие оставалось абсолютным и незыблемым. Я просто не имела права его подрывать. Это было бы мерзко и подло.
Уэсли всегда был моим товарищем, моим учителем и другом. И теперь я приняла решение отдать должное этой связи и остаться с ним до самого конца. Я должна была сдержать обещание. Больше у меня ничего не осталось. Таков Путь Совы. Ты должен отдать всю свою жизнь и всю свою любовь и закончить то, что начал. Я заглянула в глаза совы, нашла в них Бога и выбрала жизнь.
16
Конец
ПЕРЕРЫВ ТОННЫ самой (и не самой) современной научной литературы и перепробовав все возможные курсы лечений, мои невропатологи подобрали, наконец, сочетание рецептурных препаратов, которое унимало боль. Что самое замечательное, от этих лекарств у меня не было «приходов» и я не набирала от них вес с такой скоростью, как при приеме всех прочих. В период с 2000 по 2002 год новый врач сумел-таки вытащить меня из замкнутой петли из постоянных больниц и экспериментов с медикаментами. Мама подыскала мне жилье всего в паре кварталов от нее и помогла с переездом. Уэсли, конечно же, отправился со мной, и я вновь поставила его насест рядом со своей кроватью на новом месте.