Я не думаю, что игры у животных напрямую связаны с охотничьими инстинктами, поскольку даже во взрослом возрасте играют не только хищники, такие как совы, выдры, кошки и собаки, но и, например, крысы, мыши, бурундуки и козы. В одном заповеднике, где я работала добровольцем, жили бенгальские тигры, которые часами играли, плескаясь в своем бассейне. Один из них всюду таскал с собой свой любимый красный мячик он сам себе его кидал, катал по земле носом и бросал в воду, а затем прыгал за ним. Иногда он вытаскивал его из воды, ложился на спину и начинал жонглировать им всеми четырьмя лапами, как котенок. Его товарищи частенько присоединялись к нему, катаясь по земле и рыча, как набирающие обороты «харлеи».
Так почему же одни животные так склонны к играм, а другие нет? Или же они все любят игры, и дело лишь в том, что мы не способны опознать игру в их поведении? Так или иначе, играют животные абсолютно точно не только для развития полезных навыков. Это крайне интересная тема для масштабного исследования, лишенного предвзятости многих западных ученых, которые выступают против применения к животным понятий «развлечение» или «азарт» из нежелания их очеловечивать.
В тринадцать лет Уэсли любил играть не меньше чем в год. Конечно, я могла бы сказать, что он просто привык к определенным поведенческим паттернам, провоцирующим выплеск эндорфина в кровь, но зачем? Может, ему это просто нравилось. Откуда взялись наши собственные чувства, если не от наших животных предков? Многие человеческие эмоции весьма похожи на эмоции животных. Мы это они, а они это мы.
Однажды, когда я спустила Уэсли с поводка, он спикировал на подушки на моей кровати, тут же взмыл обратно в воздух и, практически не теряя скорости, перелетел через всю комнату и врезался в диван, вонзив в него свои когти и оставив на нем глубокие отметины котенок с крыльями, ни дать ни взять. Затем он подлетел к висящей на стене картине, схватился за раму и замахал крыльями, стуча ею о стену. Наконец, он отпустил картину, ловко развернулся в воздухе боком и спланировал на пол. На полу он тщательно исследовал каждый уголок комнаты, каждый чемодан, каждую коробку и сумку. Потом он на полной скорости побежал по направлению к шкафу, дверцу которого я оставила открытой, и запрыгнул внутрь.
Некоторое время я слышала, как он там рылся, а затем все стихло. Хмм, как-то подозрительно тихо. Я уже начала волноваться и заглянула в шкаф посмотреть, как он там. В шкафу обнаружился Уэсли, балансирующий на шпагате, зацепившись лапами за два платья. Он застрял, причем в совершенно нехарактерной для него манере застрял тихо. Я вспомнила, что в дикой природе животные, попав в беду, чаще всего стараются замереть и не двигаться, чтобы не привлечь хищников в момент своей беспомощности. Он наверняка переволновался, застряв в неведомом прежде пространстве, но все же позволил себя вытащить и вернуть на насест.
То был далеко не последний раз, когда Уэсли решил заняться альпинизмом в моем шкафу. Смотря с пола на темные промежутки между вещами, он наверняка инстинктивно воспринимал их как дупла в деревьях. В порыве исследовать «дупло» он карабкался вверх по моим платьям, подобно скалолазу, который поднимается между двумя утесами враспор. В какой-то момент его лапы оказывались расставлены слишком широко, и он застревал в таком положении, цепляясь когтями. Находя его в этой позе, я обычно слегка подталкивала его снизу, помогая добраться до вешалок.
Вскоре вся моя одежда стала выглядеть так, будто кто-то тщательно истыкал ее шилом. Я, впрочем, продолжила ходить в дырявом, решив, что профессия биолога достаточное оправдание. Ученые в массе своей не особо интересуются модой и не придают значения своему облику в глазах окружающих, хоть в научных кругах и существовует некий особенный стиль. Если бы я опросила весь Калтех, мало кто сумел бы мне ответить, что такое «Прада», не говоря уже о том, какие туфли были популярны в каком сезоне. У нас все проще душ принял, побрился, чего еще надо? У одного из моих коллег было десять абсолютно идентичных пар серых штанов, белых рубашек и белых носков, которые он носил вместе с одной и той же неизменной парой сандалий «Биркеншток». Он десятилетиями ходил на работу в одном и том же наряде и не парился насчет обновок. И его стиль был вполне типичен и нормален среди ученых.
Уэсли оставлял свои следы практически на всем, что у меня было, и я все больше и больше предметов отдавала ему на откуп одежду, книги, бумаги, одеяла и мебель. Мне было вовсе не жалко благодаря Уэсли я чувствовала себя самым счастливым человеком на земле. Каждая дырка от когтя напоминала мне о великолепии моего малыша и его неповторимой личности. Я даже оставляла на память разодранные им книги, потому что на них были следы его клюва, настолько я была им одурманена.
Конечно же, я часто играла с Уэсли. Одна из наших первых игр охота на мои ноги под одеялом, вышла в какой-то момент на новый уровень. Сперва он просто бегал за ними по кровати, однако, научившись летать, он стал подниматься над кроватью, разворачиваться, целиться и пикировать на мои ноги с растопыренными когтями. Потом он делал круг вокруг комнаты и заходил на следующую атаку.