В мире мало вещей, которые способны напугать человека больше, чем внезапное приземление совы ему на голову. Из-за того, что Уэсли летал беззвучно, единственное, что могло выдать его маневр, это звук при взлете. Дело в том, что он предпочитал отдыхать, сидя или стоя на одной ноге, а перед взлетом опускал вторую. После ряда малоприятных инцидентов с запутыванием в волосах и острыми когтями в непосредственной близости от моего лица я научилась слышать этот негромкий шлепок лапы. Услышав его, я «готовилась к столкновению» и застывала на месте если уж он собирался сесть мне на голову, то лучше пусть это будет мягкая посадка, а не очередная авария. Уэсли был довольно аккуратен в этом плане, если только не начинал терять равновесие он ведь понимал, что садится на меня.
Перья сов вообще довольно уникальны. Тела большей части птиц покрыты специфическим белым порошком, причем его особенно много у попугаев и близких к ним видов. У некоторых птиц (цапель и голубей) есть даже особый вид перьев, которые не выпадают при линьке так называемые «порошковые перья», они и производят это вещество, которое птица потом распределяет по всему телу при чистке. Но этот порошок хорошо заметен даже у птиц, не обладающих особыми перьями. У сипух этого порошка нет. У какаду Вэнди, Омара, его было столько, что каждый раз, когда он отряхивался, вокруг него поднималось целое облако. После каждого сеанса расчесывания Омара наши с Вэнди пальцы оказывались покрыты плотным слоем белой пыли. А после расчесывания Уэсли мои пальцы оставались абсолютно чистыми.
Почти все птицы вырабатывают в специальной надхвостной железе, расположенной, как следует из названия, в основании хвоста, особое маслянистое вещество, которое они размазывают по перьям, чтобы те дольше служили. Уэсли фанатично щипал эту железу клювом, руководствуясь, видимо, неким древним инстинктом, так как у сипух эта железа является рудиментом и ничего не выделяет. Однако Уэс все равно щипал это место и потом будто размазывал несуществующую жидкость по перьям.
Поскольку сипухи не могут смазывать свои перья, они колоссально проигрывают перед остальными птицами в плане водостойкости. Они быстро промокают и порой даже не могут летать из-за потяжелевших от воды перьев. Если сова не найдет способ быстро обсохнуть, она может замерзнуть и погибнуть от холода. Возможно, именно поэтому в ходе эволюции совы приучились жить в дуплах деревьев. Намокший пух это мерзкая и вдобавок довольно тяжелая субстанция, вам это с готовностью подтвердит любой, кому хоть раз в походе приходилось спать в мокром пуховом спальнике.
Уэсли становился все более и более активным по ночам. Он стал подтаскивать свой насест к моей кровати (что стоило ему немалого труда) и залезать ко мне под одеяло, чтобы я проснулась и поиграла с ним. Естественно, так в итоге и получалось все равно мне приходилось вставать, чтобы вернуть на место насест. Я спускала Уэсли с поводка и начинала шевелить ногами под одеялами (предварительно удостоверившись, что одеял именно несколько друг поверх друга), а Уэсли на них «охотился». Когда я спала днем, то обычно тоже спускала его с поводка, поскольку в это время его обычно клонило в сон и чаще всего он присоединялся ко мне в царстве Морфея. Чаще всего в таких случаях он облюбовывал себе для сна какое-нибудь местечко повыше стопку книг на столе или одну из клеток с амадинами, но иногда он засыпал, примостившись у меня на плече или на голове. Правда, однажды я проснулась, лежа на боку, с Уэсли, спящим у меня на голове, и обнаружила, что его лапа была расположена так, что один из его длинных изогнутых когтей находился у меня прямо в слуховом канале, едва не касаясь барабанной перепонки. Я боялась пошевелить головой, но аккуратно подняла руку и медленно вытащила коготь у себя из уха. Тогда-то я и решила, что Уэсли нужна своя собственная подушка для дневного сна. Сам он отнесся к ней совершенно естественно, будто у него уже была такая, и сразу уяснил, что его место в моей постели на этой подушке.
Уэсли был чертовски эмоционален еще с тех пор, как только-только открыл глаза, но теперь, в возрасте трех месяцев, когда он наконец «покидал гнездо», он стал выражать свое мнение и свои чувства по поводу буквально всего, что его окружало. Еще он начал отдаляться от всех обитателей дома, не считая меня, как делают совы в дикой природе, оставляя родителей в поисках партнера. Вэнди уже не могла просто так подойти к Уэсли и погладить его: он отстранялся и шипел на нее, иногда даже делая угрожающие выпады в ее сторону.
Видимо, прошли деньки обнимашек с малюткой Уэсли, сказала она как-то раз. Думаешь, он позволит мне к себе прикоснуться?
Я ответила, что попробовать в любом случае стоит. Я держала привязанного Уэсли на руках, а Вэнди медленно и осторожно приближалась к нему, мягко и успокаивающе приговаривая:
Ну вот, все хорошо, видишь? Хороший мальчик, Уэсли хороший, все в порядке
Уэсли не дергался и разрешил себя погладить. С тех пор он позволял ей это делать, если она вот так медленно и аккуратно приближалась, а я при этом на всякий случай держала его на руках. Наверное, это в какой-то степени давало ему чувство защищенности под маминым крылом.