Только вот я сомневалась, что шрам, оставленный бентосным червем, сыграет в мою пользу на свидании с музыкантом.
У нас с Уэсли образовался особый ритуал, которому мы следовали перед сном. Я умывалась и чистила зубы, а он стоял рядом на тумбочке и внимательно наблюдал за тем, как я открываю кран, споласкиваю щетку, выдавливаю на нее пасту и подношу ко рту. Вскоре он начал активно участвовать в процессе, хватая щетку и гордо вышагивая вдоль раковины с ней в клюве. Я хваталась за рукоять и пыталась аккуратно вызволить свое имущество, что в итоге приводило к игре в перетягивание каната. Я говорила: «Уэсли, отдай, это мое. Уэсли, отдай сейчас же», на что Уэсли отвечал тем, что только сильнее упирался лапами, тянул изо всех сил и орал, пока я не сдавалась. «Ладно, ты победил», уступала я и аккуратно отпускала щетку. В итоге я додумалась до того, чтобы сначала брать одну из «его» щеток, а затем, «проиграв» ее, спокойно чистить зубы своей. Победив, Уэсли моментально терял к щетке интерес и сбрасывал ее на пол, наблюдая за падением с восторгом, с которым грудничок наблюдает за скинутой им со столика непроливайкой.
Как-то вечером Уэсли сунул голову под струю воды из-под крана. Новые ощущения крайне его удивили, он отшатнулся, потряс головой и посмотрел на меня, дескать: «Что это было?» Потом попробовал снова. Так Уэсли открыл для себя воду. И ему понравилось. Даже не так ему безумно понравилось. Он стал запрыгивать в раковину, видя, что я собираюсь открыть кран. Я нашла старую собачью миску, наполнила ее водой и поставила на стол рядом с раковиной. Так Уэсли стал копировать мой вечерний ритуал у своей собственной «раковины»: окунал личико в воду, пока я умывалась, и пил, пока я чистила зубы. Это было весьма необычно совы в принципе стараются держаться подальше от воды, не говоря уже о том, чтобы умываться и пить. На тот момент, по нашим сведениям, ни один натуралист еще не замечал интереса к воде ни за одной совой. Все необходимые для их организма жидкости совы обыкновенно получают при поедании мышей. Однако Уэсли об этом сказать забыли, и его мисочка с тех пор стала ключевым предметом в нашей совместной жизни. В Калтехе пожелали увидеть такое нехарактерное поведение воочию, так что я принесла миску с собой на работу, и мои коллеги всей лабораторией наблюдали, как Уэсли пьет, резвится и играет в воде.
У него появилось множество удивительных движений и выражений лица. Они отражали недюжинную глубину мысли и осознанность. Я разговаривала с Уэсли точно так же, как Вэнди разговаривала со своей грудной дочерью, Энни, сопровождая слова простыми и понятными жестами. Я была уверена, что он рано или поздно научится меня понимать до какой-то степени, я только не знала до какой. Я сопровождала одни и те же действия одинаковыми словами, например «Уэсли, хочешь мышек?», когда он ел, или «Уэсли, пора спать», когда ложилась в постель. И каждый раз, когда он смотрел на что-то, казавшееся ему интересным (то есть почти все, что было вокруг), я называла эту вещь вслух. После этого он обычно несся к этому объекту своим смешным галопом, расправив крылья на манер самолета, а я бежала сзади с криками: «Нет, стой! Это не для сов!»
У него появилось множество удивительных движений и выражений лица. Они отражали недюжинную глубину мысли и осознанность. Я разговаривала с Уэсли точно так же, как Вэнди разговаривала со своей грудной дочерью, Энни, сопровождая слова простыми и понятными жестами. Я была уверена, что он рано или поздно научится меня понимать до какой-то степени, я только не знала до какой. Я сопровождала одни и те же действия одинаковыми словами, например «Уэсли, хочешь мышек?», когда он ел, или «Уэсли, пора спать», когда ложилась в постель. И каждый раз, когда он смотрел на что-то, казавшееся ему интересным (то есть почти все, что было вокруг), я называла эту вещь вслух. После этого он обычно несся к этому объекту своим смешным галопом, расправив крылья на манер самолета, а я бежала сзади с криками: «Нет, стой! Это не для сов!»
Наконец настал заветный вечер свидания. Я стояла на крыльце дома, где жил Пол, держа в расцарапанных руках коробку, в которой спала моя «пятая нога». Пол с улыбкой открыл дверь, впустил нас в дом и взглянул на Уэсли.
Это сова?
Уэсли как раз начал просыпаться.
Ну да, совенок, ответила я.
Пол нагнулся над коробкой, чтобы разглядеть получше.
А это что, воскликнул он с расширившимися глазами, порезанные мыши?!
Это его еда, попыталась оправдаться я.
Пол побледнел и отступил.
Мерзко. Реально мерзко.
В ресторан мы не пошли. Пол заказал пиццу, которую затем ел, напряженно сидя в кресле чуть поодаль от дивана, где расположились мы с Уэсли, и периодически нервно поглядывая на коробку, будто ожидая, что Уэсли или даже мертвые мыши могут в любой момент вылететь оттуда и броситься на него. Мои мечты о дорожке к алтарю под «She Blinded Me with Science» таяли на глазах, и я с удивлением поняла, что хочу домой, готовиться ко сну наедине с Уэсли.
Наконец, Пол включил телевизор и сел обратно в кресло. Отлично, расслабился, наконец, подумала я. И тут раздался храп. И это был не Уэсли. Как бы ни было горько это признавать, но мама оказалась права.