Твой на веки и до гроба любящий тебя Михаил Армяков.
VIII. От Екатерины Кроликовой к купеческому сыну Михаилу Армякову
Милостивый государь Михаил Григорьевич!
Поздравляю вас с законным браком и будьте счастливы с своей супругой, а меня оставьте в покое навсегда. Должна вам сказать, что вы очень низко полагаете, ежели думали, что я решусь на скандал в церкви. Да я и стыда этого на себя не возьму. Да и что за радость быть с вами знакомой, коли вы до того позволили собой помыкать, что вас обвенчали силой. Нынче и не с каждой девушкой это можно сделать, а не токма что с мущиной. Помощи от вас не желаю. Как ни бедна я, но всегда могу прокормить себя и своего ребенка.
Известная вам Екатерина Кроликова.
IX. От купеческого сына Михаила Армякова к Пантелею Мамзину
Друг Мамзин
Все пропало, и я самый несчастный человек в мире. Я женат, и Катя, добрая моя Катя, оттолкнула меня от себя. Да я и стою этого. Я не человек, а баба. Все-то из меня вышибли, и я ни на что не годен! Вчера я отправился было к Кате, но она не пустила меня к себе. Как оплеванный вернулся я домой, напился пьян и избил свою жену. Она ни в чем не повинна, но веришь ли я видеть её не могу. Господи, как-бы не случилось со мной какого греха!
Больше писать не в силах. Прощай и пожалей друга твоего Михаила.
Наше дачное прозябание
I. Лесной
Лесной. Час пятый дня. Приникла к земле пыль на Старо-Парголовской дороге, этом злачном и прохладном месте, где преимущественно прозябает купечество, умолкли докучливые голоса разносчиков, предлагавшие на разные тоны и «щетки половыя», и «рыбу живу», и «свежи яйца»; музыкальные горла баб-селедочниц, осипшие за день, сделали паузу и давно уже промываются чаем в трактире, что против часовни. Спят дачницы в дачах, спят цепные псы на дворах, около своих будок, прикорнули городовые в тенистых местах на скамейках и брёвнушках. Улица как бы вымерла, и только кой-где попадаются зевающие няньки с ребятами на руках и в колясочках. Одурь какая-то царит в воздухе, апатия, лень. С Муринского проспекта доносится звонок вагона конно-железной дороги, подвозящего из города дачников, покончивших с своими занятиями и торопившихся к обеду. Вот на аллеях показались и они, эти труженики семей, голодные, измученные, обозлённые, навьюченные разными закупками в пакетах, тюрюках и кардонках. Один из них остановился около калитки палисадника красивой дачи с балконом, убранным полосатым тиком, и стучится.
Марья Ивановна! жена! нянька! Мавра! Или кто там? Федор! Отворите! кричит он.
Ответа никакого. Стук и оклик повторяются, но тщетно.
Ах ты, Боже мой! И зачем только они запирают эту калитку? Марья Ивановна! Маша! Да, что вы, оглохли? Нет, видно спят Машенька!.. Мавра! Нет, не достучаться Разве через двор, в ворота?.. Впрочем, я сам приказал дворнику их запирать, и даже замок шведский купил. Пойду позвонюсь! Там дворник, и колокольчик прямо к нему проведен.
Дачник направляется к воротам и из всей силы дергает за звонок, но на дворе никого, даже и собака не лает.
Вы, барин, насчет колокольчика-то оставьте, оборван он. Даве почтальон звонился, так оборвал, замечает остановившийся около него мальчик из мелочной лавочки. Так и не достучался, плюнул и ушел. А вы вот что, вы через забор полезайте. Я хлеб кухарке носил из лавки, так тоже таким манером.
Дачник в раздумье.
Неловко, мой милый. Я сам хозяин. Ну, что за вид точно вор. Ах ты, Господи! Вот наказание-то! Днем в свой собственный дом попасть не можешь! восклицает он и снова подходит к калитке палисада.
Марья Ивановна! Маша! Мавра! Да что вы, сдохли, что-ли? Создатель! И голосу даже не подают. Ну, что тут делать? Нужно, действительно, через забор Только уж ежели лезть, то тут около калитки. Делать нечего, попробую, говорит дачник и заносит ногу, но планки палисада трещат под его тяжеловесным телом, тучность не позволяет перегнуться, заостренные жерди задевают за платье.
Давайте, сударь, я вас пропихну, предлагает мальчик. Ежели и свалитесь, то там мягко: трава, кусты, песок.
Нет, уж лучше вот что, милый: я тебе дам на чай гривенничек, а ты перелезь через забор, да и побуди их окаянных: «Дескать, хозяин из города приехалъ».
Мальчишка чешет затылок.
Отчего бы, сударь, не перелезть, да там собака на блоке. Даве дворник как увидал, что я через забор махал, сейчас и спустил её. Пес злющий. Мы его второй год знаем. Мясник ходит, так только куском говядины и спасается.
Вы, барин, насчет колокольчика-то оставьте, оборван он. Даве почтальон звонился, так оборвал, замечает остановившийся около него мальчик из мелочной лавочки. Так и не достучался, плюнул и ушел. А вы вот что, вы через забор полезайте. Я хлеб кухарке носил из лавки, так тоже таким манером.
Дачник в раздумье.
Неловко, мой милый. Я сам хозяин. Ну, что за вид точно вор. Ах ты, Господи! Вот наказание-то! Днем в свой собственный дом попасть не можешь! восклицает он и снова подходит к калитке палисада.
Марья Ивановна! Маша! Мавра! Да что вы, сдохли, что-ли? Создатель! И голосу даже не подают. Ну, что тут делать? Нужно, действительно, через забор Только уж ежели лезть, то тут около калитки. Делать нечего, попробую, говорит дачник и заносит ногу, но планки палисада трещат под его тяжеловесным телом, тучность не позволяет перегнуться, заостренные жерди задевают за платье.