Не так быстро, как мне бы хотелось, призналась она. Но, насколько я знаю, она часто приходила в Большой театр. Сама с ней несколько раз пересекалась.
Да, подтвердил низенький господин, занимавшийся билетами, она писала статьи про волонтеров. А тебя она не расспрашивала, Анна?
Нет.
Ей самой это даже в голову не пришло.
Меня тоже, заметил другой мужчина, недавно поселившийся в Орфеа.
Наверняка потому, что вы новенькие, предположил кто-то.
Да, верно, подхватил еще один волонтер. Вас же в 1994 году здесь не было.
В 1994 году? удивилась Анна. Стефани говорила с вами про девяносто четвертый год?
Ага. Ее в основном интересовал самый первый театральный фестиваль.
И что она хотела знать?
На этот вопрос Анна получила ворох самых разных ответов, но один всплывал регулярно: Стефани почти всех расспрашивала о пожарном, находившемся в театре во время открытия фестиваля. Она собирала свидетельства волонтеров, словно пытаясь во всех подробностях восстановить программу того вечера.
В конце концов Анна направилась к Коди, в клетушку, служившую ему кабинетом. Он сидел за каким-то столом, перед ним стоял старый компьютер, а вокруг громоздились целые горы бумаг.
Ну что, Анна, перестала отвлекать моих волонтеров? пошутил он.
Коди, ты, случайно, не помнишь, кто был тот пожарный, что дежурил на открытии фестиваля 1994 года? Он еще живет в Орфеа?
Коди вытаращил глаза:
Не помню ли я? Господи, Анна, сегодня правда какой-то день призраков. Это был Тед Тенненбаум, тот самый, что убил четырех человек в девяносто четвертом. А найти ты его не найдешь, потому что его нет в живых.
Анна Каннер
Осенью 2013 года добродушная атмосфера, царившая в полиции Орфеа в момент моего появления, продержалась от силы пару дней. Вскоре началась притирка, первые трудности. Для начала всплыла организационная деталь: встал вопрос, как быть с туалетами. В той части помещения, что была отведена полицейским, туалеты находились на каждом этаже, но все мужские, с рядами писсуаров и кабинок.
Надо просто сделать один туалет женским, сказал кто-то из полицейских.
Да, но тогда придется ходить писать на другой этаж, не удобно, возразил другой.
Можно считать, что туалеты смешанные, предложила я, чтобы не усугублять ситуацию. Если, конечно, это никого не смущает.
А мне неловко писать, когда в кабинке за спиной делает свои дела женщина, отозвался еще один мой новый коллега, поднимая руку, как школьник.
Заедает у тебя, что ли? хихикнул кто-то.
Все дружно расхохотались.
Оказалось, что возле приемной, прямо рядом с окошком, есть мужской и женский туалет. Мы решили, что я буду пользоваться гостевым женским туалетом. Всякий раз, захотев в туалет, я должна была спускаться в приемную, но меня это вполне устраивало. До тех пор, пока я однажды не заметила, что полицейский в приемной, хихикая, подсчитывает мои походы.
Что-то она больно часто писает, шепнул он коллеге, высунувшись в окошко. Уже третий раз сегодня.
Может, у нее месячные, ответил тот.
Или пальчиком работает, мечтает о Гулливере.
Оба прыснули.
А тебе надо, чтобы она о тебе мечтала, что ли? Она же с прибабахом, не видишь?
Другой проблемой смешанного личного состава стала раздевалка. Во всем здании была только одна большая раздевалка, с душами и шкафчиками; здесь полицейские могли переодеться перед началом и после конца смены. В результате моего появления доступ в раздевалку для всего мужского населения оказался закрыт, притом что я об этом вовсе не просила. Шеф полиции Гулливер повесил на дверях, под гравированной металлической табличкой раздевалка, бумажку с надписью женская. Раздевалки для мужчин и женщин должны быть раздельные, так полагается, объяснил Гулливер ошарашенным полицейским. Мэр Браун требует, чтобы Анне было где переодеться. Стало быть, отныне, господа хорошие, вы будете переодеваться у себя в кабинете. Все дружно заворчали; я сказала, что лучше сама буду переодеваться в кабинете, но Гулливер не согласился: Того гляди, парни застанут тебя в трусах, мне только этих историй не хватало для полного счастья. И добавил с сальным смешком: И вообще, штаны держи застегнутыми на все пуговицы, смекаешь, что к чему? В конце концов был найден компромисс: мы решили, что я буду переодеваться дома и приезжать на службу прямо в форме. Все остались довольны.
Но назавтра, не успела я выйти из машины на служебной парковке, как Гулливер вызвал меня к себе в кабинет.
Анна, я не хочу, чтобы ты разъезжала в форме на личной машине.
Но на работе мне негде переодеться, сказала я.
Знаю. Поэтому хочу предоставить в твое распоряжение одну из наших немаркированных машин. Когда ты в форме, езди на ней.
Так я оказалась обладательницей служебного авто черного внедорожника с тонированными стеклами и скрытыми маячками над лобовым стеклом и за решеткой радиатора.
Но я не знала, что в автопарке полиции Орфеа всего две такие машины. Одну шеф Гулливер забрал в свое личное пользование, и вторая, стоявшая на парковке, была вожделенным сокровищем для всех моих коллег. И теперь это сокровище выделили мне, что, естественно, вызвало всеобщее раздражение.