Душа моя чиста, совесть кристальна, сердце бьется ровно, каждое утро напоминал себе Лёшик на всякий пожарный, ибо это событие нас совершенно выбило из колеи.
Хорошо, хоть не из седла! подбадривал он меня. Выбьют из седла держимся, чтобы не сбили с ног, с ног собьют стараемся, чтобы в яму не скатиться
Он стал так нежен со мной, так внимателен, как с человеком, пережившим кораблекрушение.
Это нашему брату, авангардисту, даже на пользу, шутил он, чтобы его имя трепали повсюду, неважно в каком контексте. А даме нужно другое
Он подошел ко мне, я жарила яичницу, и обнял, а сам такой горячий!
Я:
Лёша, ему шепчу, ты обжигаешь меня!
Оказывается, он прижался ко мне с чайником на животе.
Оказывается, он прижался ко мне с чайником на животе.
Охваченные огнем желанья, мы с ним слились неразрывно, и весь этот мир с его дребеденью куда-то провалился, осталось только дыхание вечности. Так мы парили, полные жизни и любви, созвучные с целым, порвавшие путы, подвластные лишь небесной гармонии. В воздухе музыка заиграла из какого-то советского кинофильма времен оттепели, когда в финале герой уходит вдаль, помахивая чемоданчиком, то ли он жениться собрался, то ли уезжает на БАМ, одинокий, но просветленный
Вдруг звонок в дверь. Лёша говорит:
Иди, открывай, это тебе пенсию принесли.
Я открываю, стоит почтальон и протягивает заказной конверт из редакции.
В конверте лежало ответное послание, написанное высоким суконным стилем, особенно хороша была фраза, уж точно не от «тети Мани», она б до этого не дотумкала:
«Для минимизации возможных негативных для Вас последствий в той же рубрике Срочно в номер мы опубликовали соответствующее сообщение»
К этой напыщенной херне прилагалась газета, где на первой полосе опять в той же самой, туды ее в качель, криминальной хронике в уголке приютилось жалкое извинение, дескать, бутылки утащила одна Москвина, а портрет-то дежурному по «срочно в номер» подвернулся ее тезки, вследствие чего вышло маленькое досадное недоразумение, можно даже сказать, метаморфоза. Москвина же, та, чей светлый образ им попал под горячую руку, это всем Москвиным Москвина, и побольше бы таких Москвиных, вот что мы обязаны донести до сведения наших дорогих читателей.
О «возмещении», разумеется, не было ни слова. И на сей раз вовсе обошлось без портрета. Правда, над сиропом, которым они щедрою рукой залили свою оплошность, красовался портрет тыквы, освещенной солнцем, мол, некий огородник вырастил чудо-тыкву размером с запорожец. «Самая большая тыква России пришлась бы Золушке по душе» гласил заголовок.
Такого елея «хроника происшествий» не видала с сотворения мира. Жуткие криминальные драмы скромно отодвинулись в сторонку и выглядели необходимым балансом к нашему с тыквой неуемному разгулу позитива.
Господи, убереги нас от людей, зверей и от технического прогресса! Развеется ли когда-нибудь пелена, и я познаю истину о самой себе, которая приносит понимание и свободу, или мне придется вечно барахтаться в неумолимом потоке сансары? Нужно испытать разные ритмы, войти с ними в резонанс, иначе так и будешь, как неприкаянный Джек, на сквозняке и юру блуждающий по свету с тыквой на голове, смотреть на людей и видеть в них сборище безумцев.
Я шла по улице, меня обтекали прохожие, такие пресные, такие непраздничные, не на чем сердцу успокоиться, ей-богу! Смеркалось, у дверей аптечного домика толклись двое бродяг, два заплутавших, растерянных существа. У одного из них явно наметился ко мне интерес. Он двинул навстречу мелкими шажками на негнущихся ногах и встал передо мной, как лист перед травой.
Опа! глаза его лихорадочно заблестели, он радостно присвистнул и расплылся в улыбке. Знакомые все лица! Ведь это про тебя писали, что ты стырила бутылки? Нет, реально пришлось горбатиться по сто часов за жбан? Ну, ты попала! Значит, на свободе? С чистой совестью? Слушай, тут мой корешок на краю могилы, мотор у него шалит, он показал на друга, а тот закивал головой, жалобно улыбаясь, и схватился за печень. Возьми нам пару фанфуриков?
Что?
Два пузыря боярышника! Нас туда не пускают, а с твоей физией везде зеленый свет Пару флакончиков пока этот сударь не окочурился!..
Второй вагабонд застонал и прислонился к стенке. Ну, прямо вылитый мой стародавний приятель Олег Севастьянов в роли Эстрагона из пьесы Беккета «В ожидании Годо». Пыхтя и тяжело вздыхая, он принялся зачем-то стаскивать ботинки и театрально шевелить пальцами ног.
А надо заметить, с возрастом у меня появился какой-то бзик. Вот я слоняюсь по улицам и переулкам детства, юности, забредаю в кафешки, жую овсяные коржики, слушаю музыку, глазею на прохожих и экая идиотина! в девчонках и мальчишках вдруг узнаю своих одноклассников и однокурсников, причем еле сдерживаю себя, чтобы не вскочить, не побежать, не окликнуть
Олег Севастьянов! проносится у меня в мозгу. Кто может еще с таким неимоверным усердием стаскивать башмак, с такой безрассудной надеждой заглядывать внутрь, шарить там рукой, переворачивать и трясти, и пытаться потом на земле отыскать хоть что-то, рожденное голой пустотой.
Вот-вот зазвучит реплика Владимира: