Будто сама из могилы выбралась, шепнула Предслава, и Эльга кивнула: у нее тоже была такая мысль.
Бывать в могилах Убаве приходилось. Мистина как-то упоминал, что на погребении Вещего принесли в жертву юную рабыню и что ему очень не понравилось зрелище, как старуха наносила ножом удары под ребра жертве, лежащей возле покойника с двумя ременными петлями на шее. Ему тогда было всего двенадцать лет, но он уже был сведущ в более удобных и быстрых способах умерщвления. Так вот той старухой, вожатой смерти, была Убава. Много лет она несла многообразные обязанности службы Марене, но в последние лет десять сложила их с себя из-за дряхлости. Однако слышать дыхание Матери Мертвых ей дряхлость не мешала.
Эльга сама сжала руку Предславы: ее тоже взяла жуть. Еще не было произнесено ни слова, а мир Закрадья уже ковылял к ней, приближался с каждым шагом немощной старухи. Это было само воплощение смерти пока ты молод и полон сил, она идет к тебе неспешно, но неотвратимо. Едва лишь младенец родится, как с первым криком жизни и смерть его пускается в путь. И, как ни медленны ее шаги, иных она настигает куда раньше, чем ее ждут.
Но вот Убава и ее внук подошли. Эльга и Предслава поклонились старухе, молодец поклонился им, а старая жрица склонила голову перед могилой Венцеславы.
Поклон тебе, матушка, слабым голосом вымолвила она.
Она стояла лицом к княгине, но у Эльги осталось впечатление, что и здоровалась старуха не с ней, а с покойной. Убава то и дело высовывала кончик языка и тут же снова втягивала, будто ящерица безотчетно, от старческой немощи, но мелкие эти жадные движения казались чем-то непристойным и наводили жуть: сама Навь с ее змеиной природой не скрываясь сказывалась в лице дряхлой старухи.
Будь жива, мати, мягко пожелала Эльга, стараясь укрепиться духом.
В словах ее было прямое пожелание быть живой сегодня, а на завтра уж не загадаешь.
Благо тебе буди, что пришла. Нужна мне подмога, без тебя не управлюсь.
Говорить с ней хочешь?
Одной рукой Убава держалась за внука, другой опиралась на клюку, поэтому на могилу показала подбородком.
Да. Нужен мне совет моей сестры Она старшая жена в роду моем, кого я знала. Ну, то есть почти знала я чуть-чуть ее на свете не застала, но слышала о ней много. Она беде моей поможет.
Хорошее нынче время, ясное, Убава с трудом подняла дрожащую голову и взглянула на небо. Вон, чуры-то все оконца свои поотворяли, смотрят на нас, дивуются
Эльга тоже взглянула вверх. Вид звездного полотна веселил сердце и внушал удивительное, двойственное чувство: взгляд уходил в небо, а душа проникала сквозь кору земную и касалась тех, кто жил в тех звездных домах. Земля-мать поглощает своих детей, когда выходит срок их жизни, но души их оказываются среди звезд. И если поймать это ощущение, стоя на жальнике, на клочке владений мертвых среди мира живых, то кажется, что сам становишься огромным, как земля, таким же мощным. Что никогда не двигается с места, но пребывает везде?
И если бездны эти открывались еще довольно молодой женщине, что же видела Убава, чья душа давно смотрит в Закрадье? Даже Умера, родившаяся после нее, ушла лет двадцать назад, и все шесть сестер, столь дружных на этом свете, давно ждут за порогом последнюю задержавшуюся.
И если бездны эти открывались еще довольно молодой женщине, что же видела Убава, чья душа давно смотрит в Закрадье? Даже Умера, родившаяся после нее, ушла лет двадцать назад, и все шесть сестер, столь дружных на этом свете, давно ждут за порогом последнюю задержавшуюся.
Старуха оттолкнулась от внука; тот выпустил ее руку.
Я, госпожа, там буду, он кивнул в сторону края поля. Кликните меня потом
Молодец ушел, три женщины остались близ могилы. Эльга и Предслава отошли в сторону, Убава подковыляла к насыпи вплотную. Дочь Вещего хоронили по обычаю руси в подземном срубе, и Убава помогала убирать этот посмертный дом и руководила поминальными действами. Она вернулась туда, где все хорошо знала.
Вы завейте, ветерочики,
Из тиха до потихонечку,
Из легка да полегонечку
начала Убава.
Сперва голос ее был так тих, что Эльга и Предслава едва разбирали слова, но с каждой строкой тонкий голос старухи набирал силу и пронзительность. За многие десятилетия погребальные плачи и призывы так крепко вросли в ее душу, что она не забыла бы их, даже если забыла бы собственное имя; они сами оживали близ могил, под лучами Солнца Мертвых, как трава тянется в рост под лучами живого солнца.
Вы развейте, ветерочики,
Со могилушки песочики,
Расступись-ка, мать сыра земля!
Покажись-ка, могильна доска!
Приоткройся, полотенышко,
Покажись-ка, тело мертвое,
Тело мертвое, лицо блеклое!
Дрожа, Предслава сильнее прильнула к Эльге. Они знали слова этого призыва, сами всякий год произносили их, но сейчас было не то. Голос старухи пронзал земные глубины, и обе слушательницы помимо воли видели, как все это происходит: как развеивается земля, как появляются доски, накрывающие подземный сруб, как сползает полотняный покров с лица погребенной Лица Венцеславы Эльга не знала и потому видела сумрачную тень, однако Предслава помнила свою бабку: когда та умерла, ей было пять лет. Черты лица из памяти исчезли, да и едва ли маленькая девочка хорошо их различала; но ожили давние ощущения, как сидит она на коленях у бабушки, гладит плотный узорный шелк ее подола, видит ее белые руки с эмалевыми перстнями, слышит звонкий голос, ощущает запах дивных греческих благовоний от белого шелкового повоя. Давно умершую бабку она привыкла считать старухой, но теперь, сама будучи взрослой женщиной, увидела ее заново и поняла: ведь Венцеслава прожила сорок с небольшим, не такой уж и старой она умерла!