Выполнение отмеченных трех условий делают чуждыми русскому религиозному сознанию христианскую политику католицизма, при котором церковь имеет реальную власть над государством, и христианство протестантизма, которое отказывается от всякой власти над миром[89]. Теократическая власть, соединяющая в одном лице власть монарха и церкви, для России также неприемлема.
Из всех существующих форм государственного политического устройства Степун признавал наиболее приемлемым в будущем России установление социализма. Существующие в литературе определения социализма представлялись ему бесцветными либо произвольными. Он считал, что определение социализма будет найдено после установления его в действительной жизни. «Реальная сила и значительность социализма как миросозерцания и устремления, признавал Степун, не в идеологической состоятельности социалистического учения, а в анализе фактической несостоятельности капитализма»[90]. Но глубокие духовные основы социализма нравственный протест против превращения человеческой личности в функцию хозяйственного производства, против расслоения человечества на враждующие классы, против обездушивания капиталистического общества, против лжеобъективной науки, не стремившейся к преобразованию мира, требует религиозного углубления своих нравственно-политических и хозяйственно-правовых начал.
Творческое преодоление всех несовершенств и пороков, полагал Степун, требует возрождения религиозных основ мира любви, свободы и священного отношения к человеческой личности. Разрыв религии и социализма Степун считал вредным и для религии, и для социализма. Однако, социализм, если он не приобретает богоборческий характер, может сочетаться с разными формами религии с католицизмом, иудаизмом, магометанством и т. д.
Для России, о возрождении которой заботился Степун, социализм должен быть национально окрашенным. «Центральное значение русского народа для государства российского выдвигает во главу угла религиозной проблематики социализма отношение социализма к православию», которое, по словам Степуна, являет собой не только религиозный путь и опыт, но и «сообразный стиль русской духовности и своеобразный дух русской культуры»[91].
Западный социализм, утверждал Степун, не верит в Бога, в свободное творчество. Он отказался от ставки на иррациональную, духовную творческую глубину человека, не способен к преодолению индивидуалистического буржуазного духа; он верит в неизбежность прогресса, в то, во что верил капитализм; его концепция человека не отличается от либерально-буржуазного представления о нем; от либерализма он унаследовал признание «прав человека и гражданина», но реализация их скована условиями жизни и непризнанием религиозного смысла человеческого существования.
«То, чего не осилил западно-европейский социализм, писал Степун, оказалось вполне по силам большевизму. Колумбово яйцо большевизма радикальная отмена человека с большой буквы»[92]. «Смелая и страстная воля» большевиков к радикальному переустройству жизни, позитивистско-материалистическое неверие в религиозную природу человека привели большевизм, по мысли Степуна, к полному отрицанию человека и свободы. «Если либеральная буржуазия, а за ней и европейский социализм отказались от легенды, что душа человека это дыхание Божье, то большевизм всерьез поверил, что никакой души человека нет, а потому, в сущности, нет и самого человека. Есть только пролетарий, душа которого отработанный пар в котле, и буржуй, душа которого отработанный пар котла». Подобное устройство человеческого счастья при пренебрежении к отдельному человеку Степун называл «бесчеловечным делом».
«То, чего не осилил западно-европейский социализм, писал Степун, оказалось вполне по силам большевизму. Колумбово яйцо большевизма радикальная отмена человека с большой буквы»[92]. «Смелая и страстная воля» большевиков к радикальному переустройству жизни, позитивистско-материалистическое неверие в религиозную природу человека привели большевизм, по мысли Степуна, к полному отрицанию человека и свободы. «Если либеральная буржуазия, а за ней и европейский социализм отказались от легенды, что душа человека это дыхание Божье, то большевизм всерьез поверил, что никакой души человека нет, а потому, в сущности, нет и самого человека. Есть только пролетарий, душа которого отработанный пар в котле, и буржуй, душа которого отработанный пар котла». Подобное устройство человеческого счастья при пренебрежении к отдельному человеку Степун называл «бесчеловечным делом».
Суждения Степуна о западном и советском социализме привели его к заключению, что противостояние буржуазно-капиталистического и коммунистического миров это борьба сиамских близнецов, гибель которых неизбежна. Он считал, что «окончательное крушение потерпела в России не Россия и не социализм, а оторванная от идеи социализма социалистическая идеология большевиков»[93].
С 1931 г. в Париже начал выходить журнал «Новый град», являвшийся по существу программой возрождения России. Журнал выходил до 1938 г. включительно, всего вышло 14 номеров. Как уже указывалось, его создателями выступили Степун в содружестве с И. И. Бунаковым-Фондаминским и Г. П. Федотовым. Название журнала не отождествлялось с небесным Иерусалимом, а означало создание Нового града, «праведного общества, основанного на христианской морали». «Для нас, похоронивших отечество, говорилось в редакционной статье первого номера «Нового града», необходимо быть с теми, кто готов бороться, готов странствовать не в пустыню, а к Новому граду, который должен быть построен нашими руками, из старых камней, но по новым зодческим планам»[94].