- Как? воровать? - громче всех кричал Порфирыч. - Нет, я тебя не допущу! Извини!..
Узел свалили на крыльцо с рук на руки душеприказчику, который говорил Порфирычу:
- Спасибо, спасибо, брат!
- Помилуйте, васскородие, - говорил Прохор Порфирыч, обнажая голову и в ужасе раздвигая руки. - Как же эт-то только возможно? Я - все меры!.. Ка-ак? воровать?.. Нет, это уж оставь!
- Ты тут ее схватил?
- Да тут-с, васскородие, как есть у самых у ворот. Баррское добро, д-да боже меня избави!.. Что тебе по бумаге вышло - господь с тобой, получай!
- То другое дело!
- Да-с! то совсем другое дело! А то скажите на милость!
- Спасибо! Молодец!
- Всей душой.
Порфирыч осторожно пощупал у себя за пазухой и подумал: "здесь!"
- Я, васскородие, видит бог!
Душеприказчик ушел. Порфирыч долго еще толковал брату:
"А то, скажите на милость, такой поступок... целый узел, не-э-эт!" Потом пошел под сарай, запихнул между дров какойто сверток, подхваченный в бою, и, возвращаясь оттуда, говорил:
- Каак? воровать? Нет, ты это оставь!
Лизавета Алексеевна долго билась и истерически рыдала за воротами:
- Из-за чего? Из-за чего? Из-за чего я всю-то молодость - всю, всю, всю... Господи! Грех-то! Грех-то!..
Вдруг она вскочила, отряхнула платье, утерла глаза и быстро направилась в комнату.
- Мадам! - говорил душеприказчик, - пожалуйте отсюда вон... после таких поступков!
- Н-не пойду!..
Лизавета Алексеевна села на стул, прижалась спиной к углу, плотно сложила руки и вообще решилась "ни за что на свете" не покидать своего места.
- С вашим поведением здесь не место... Здесь покойник.
- Н-не пойду! н-не пойду! - твердила Лизавета Алексеевна, дрожа.
- А! не пойдете...
- Голубчик!
Она бросилась на колени.
- Есть в вас бог! не гоните меня! Ради бога... Я ведь с ним, с покойником-то, восемь лет... Ах, ах, ах, ах!
Душеприказчик ушел, махнув рукою.
Поздно вечером душеприказчик, отправляясь спать, поручил за всем надсматривать Порфирычу; на унылого, нерасторопного Семена надежды было мало: где-нибудь непременно заснет. Разошлись все, даже и Лизавета Алексеевна. Прохор Порфирыч вступил в свои права: надсматривал и распоряжался. В кухне дожидалась приказаний стряпуха. Порфирыч, для храбрости "пропустивший" рюмочку-другую водки, вступил с ней в разговор.
- Как в первых домах, - говорил он, - так уж, сделайте милость, чтобы и у нас.
- Слава богу, на своем веку видала, бог привел, разные дома... Вот купцы умирали Сушкины, два брата.
- Д-да-с! Потому наш дом тоже, слава богу... Будьте покойны!
- Не в первый раз... На сколько, позвольте спросить, персон?
- Персон, благодарение богу, будет довольно! Нас весь город знает...
- Дай бог, а завтра утренничком надыть пораньше грибнова и опять крахмалу для киселя.
- И грибнова! Мы этим не рассчитываем.
Молчание.
- Я полагаю, - говорит стряпуха, - кисель-то с клеем запустить?
- И с клеем. Как лучше... как в первых домах.
- А не то, ежели изволите знать, со свечкой для красоты.
- Как в первых домах! И с клеем и со свечкой... Запускайте, как угодно!., чтобы лучше!.. Мы не поскупимся.
Бодрствование во время ночи Прохор Порфирыч тоже выдержал вполне. Расставшись со стряпухой, он направился в дом, уговорив братца лечь спать.
- И то! - сказал братец и лег на крыльцо в кухне.
В освещенной комнате раздавалось тягучее чтение псалтыря, прерываемое понюшками табаку. Порфирыч босиком тихонько подходит к дьячку, засунув одну руку с чем-то под полу, и, придерживая это "нечто" сверху другой рукой, шепчет:
- Благодетель!
Дьячок обернулся.
- Ну-ко!
Дьячок сообразил и произнес:
- Вот это благодарю! - Тут он нагнулся к уху Порфирычу и зашептал: Грудь! На грудь ударяет ду-ду-ду-то!..
- Прочистит!
- Это так! Оно очистку дает! В случае там в нутре что-нибудь...
- Вот, вот! Она ее в то время сразу.