Мы разве в «Вокруг света» играть не будем? забеспокоилась дама номер один.
В «Потерянные в лесу»! бойко предложила вторая. В глазах ее мелькнул огонек.
Лучше «Усадьба счастья», пожелала Ада Анисимовна, вздыхая.
Карлуша, сидевший без движения над тарелкой, не предложил ничего и смотрел все так же на свои руки несоразмерные, широкие как лопаты, которые он устроил вокруг нее. Его пришлось хватать за плечо, чтобы встал.
М. не знал этих игр ни «Вокруг света», ни, тем паче, «Усадьбы счастья». На счет «Потерянных в лесу» у него возникла отчего-то уверенность, что игра эта с эротическим подтекстом, где охотники неспроста спасают Красную Шапочку В детстве у них дома была одна военного толка, которую называли «Веллингтон», но кто-то растерял фишки и в нее не играли. Да и носиться по улицам было куда увлекательней, чем сидеть взаперти и метать на картоне кости.
Провизор душою пообещал, что настольные игры будут, и кофей, и преферанс, но через полчаса. М. с Карлушей он забрал с собой в кабинет с деревянным балкончиком, висевшим над мостовой, предложив по толстой сигаре. Дамы остались за столом, чтобы обсудить свои важные дела без мужчин. Город погружался в бархат душистой ночи.
В сих провинциальный тонах прошел следующий год в жизни М..
Он стал мужчина, отрастил усы, завел трубку, сюртук и трость, мимолетно сходился с барышнями, яростно судил о политике, делал ставки на ипподроме (однажды выиграв рубль). Скажем, что не развил знакомства с семьей провизора, с Адой Анисимовной виделся еще раз, но совершенно случайно оба сделали вид, что никогда не встречались раньше.
Нашлась ему должность в альма-матер, и квартира обособленная нашлась удобная, с покладистой хозяйкой и умеренным взносом. Основным занятием стало преподавание, сулившее долгую спокойную жизнь ординарного профессора с жалованием по выслуге лет, семьей, дачей и патефоном.
А тетка Колокольцева скончалась от сердечного приступа, не дождавшись сыновей с фронта, которые оба пришли домой, но потом эмигрировали в Италию, поскольку до войны учились художеству. Слышал он, но гораздо позже, что один стал политиком и убит, а второй действительно преуспел и даже выставки его где-то там состоялись.
Между тем в стране разливалась смута. Газеты давали новости противоположного толка, так что разобрать, что происходит на самом деле, было невозможно. Их выбирали, смотря по вкусу от официальной позиции Двора, торжественной и патриотичной, до либерального трепа и грязно-серых листков бомбистов, за которые брали в жандармерию.
Произошла революция и много чего еще, что не охватить взглядом, находясь в беспокойной и мутной гуще. Киев перестал быть приветливым, радостно-оживленным, будто что-то важное вымело из него порывом, содрало бархатистую кожу. Фонари не манили вечером на прогулку, а рождали мысли о мертвецах. Планы на спокойную жизнь разметало в клочья. И чем страшнее казалось происходящее, тем больше М. углублялся в науку, прячась от окружающего за стройностью математических формул.
Шел тысяча девятьсот семнадцатый.
Сплошные вопросы
В позднее воскресное утро в непривычной для себя роли советского гражданина, мужа, служащего музея, да еще строителя фантасмагорического купола («Ох, расстреляют меня за этот купол», горько размышлял он), Илья сидел на балкончике в общей кухне, решив рассовать все по полкам, что случилось с ним за неделю. В кухне, как обычно, возились и гремели посудой, но суета ему отчего-то не докучала, а даже наоборот, как бы связывала с реальностью, о которой он принялся с усердием размышлять. Если бы еще удалить из квартиры Вальку пятилетний разбойник был настоящим бичом коммунального очага и кровным врагом Каляма. Только что он добрался до картофельной кожуры, сделав из нее фейерверк, и теперь с ором бежал от матери.
Что, товарищи, до реальности Тут у многих находит коса на камень: зная, как забить гвоздь (с чего, по крайней мере, начать то есть с поиска молотка, а уж там как пойдет), сосредоточенно думать мы не обучены. Мысли извивались как штопор и никак не шагали строем, тем паче не воспаряли. Общая картина разваливалась. Илья жевал губы и хмурил лоб это помогало, но ненадолго.
Москва жила своей жизнью. По Бульварному катили таксомоторы. Гражданки на Тверской разглядывали витрины, примеряя в воображении то, что не по карману к тому, что не по фигуре. Парни слонялись в парках, высматривая красавиц, которые затевали амуры, искушаясь на мороженое и чубастые головы в заломленных на затылок кепках. Работники пароходства, граверы, учетчики, домоуправы и прочие серьезные люди напротив лишались шевелюр в парикмахерских Росткомбантреста. Девицы их волновали мало хватало проблем с супругами, учтенными в паспортах, и одинокими сослуживицами. Топали на прогулку выводки одинаково одетых детей в сопровождении дородных подрумяненных воспитательниц, ругавших карапузов за сбитый строй. Все крутилось, неслось, кипело.
Илья закрыл глаза и сосредоточился, пытаясь зацепить что-нибудь внутренним взглядом, но ничего толкового не узрел только удовольствие от тепла, мелкий сор под пяткой и бодрые перекаты гимна, летящего из соседской радиоточки. (Когда-нибудь Матиас ее выключит?) Под музыкальную канонаду шагал, громыхая сталью, «Союз нерушимый» он же «Священная наша держава», как позже выяснилось. Над Кремлем сияла звезда.