А чужак-ледокол был уже как на ладони.
Напрасно офицеры пытались разогнать свободных от вахты по кубрикам матросы, как тараканы, вылезали из всех щелей, только бы поглядеть на чудо-корабль. И галдели, галдели, восхищённо, почти благоговейно, глазея, как быстро (не меньше десяти узлов), совсем без дыма (точно призрак), словно по маслу скользит он по ледяной равнине.
И лишь усилился ропот, когда наконец высмотрели нарисованную в носу пасть, сочтя (большинство), что это «улыбка», всё же для верности осенив себя крестным знамением.
Читали приветственные флажные знаки, когда «красавец» вышел на траверз к флагману. («Красавец» с лёгкой руки прицепилось исключительно за цвет надстройки. Непривычные формы судна у многих вызвали вопросы.)
Удивлялись:
что надписи на борту по-русски, катая на языке знакомое слово (как правильно поняли) название судна «Ямал», кто-то и неумело по слогам «росатомфлот».
что триколор на грот-мачте, в то время как никакой тряпицы с символами Североамериканских Штатов не наблюдается.
«Ямал», «Ямал», повторяли офицеры и нижние чины слово добегало до трюмов, до «прикованных» к своей вахте кочегаров.
А на верхних палубах продолжали жадно пялиться на детали, когда ледокол мягко встал борт в борт с «Суворовым».
На броненосец по перекинутым сходням сошли люди.
Совещание с командующим длилось больше часа.
«Ермака» «чужак» вывел играючи, взяв «за усы», выписав полукруг, пройдя вдоль всей колонны, потратив на четыре мили до открытых вод Баренцева моря и обратно чуть больше получаса.
Многие теперь завидовали братушкам с «Ермака»:
Домой возвертаются, а мы, вестимо, дальше пойдём.
Не бои́сь! Видал, силища какая. Даром что «Я мал». Эх-ха!
Вернувшись, «Ямал» поочерёдно с ювелирной осторожностью обколол каждую боевую и вспомогательную единицу эскадры.
Наконец закачались на воде перегруженные пароходы, заворочались перетяжелённые броненосцы, малыми оборотами винтов отгоняя битый лед.
А ледокол, став во главе колонны, призывно дал гудок «за мной!», на который воспрявшая эскадра, словно стадо мастодонтов, загудела своими воображаемыми хоботами, топорщась зачехлёнными бивнями орудий.
Двинули.
На восток.
Ещё не хоженным в этом веке Северным путём.
Но наконец-то уверенно.
С верою.
Теперь на каждом корабле и пароходе был человек с ледокола опытный судоводитель, который не только имел права и особые полномочия, но плотно обучал этой премудрости вахтенных офицеров. Непосредственным опытом.
Ещё в телеграфных рубках установили коротковолновые радиостанции (УКВ, если уж цепляться за точность). Секретные. В отдельных выгородках. А к ним приставили молодых, но толковых офицеров обучались пользоваться. Так как было условлено и велено (из самого Петербурга), что по приходе эскадры на Тихий океан эти средства связи останутся на кораблях. С выведенной гарнитурой прямо в ходовую и боевую рубку радиостанции обещали быть чертовски удобными для управления эскадрой в бою.
А операторы этих чудесных радиостанций получили особый приказ, если не дай бог что секретная аппаратура должна быть уничтожена.
Ещё Рожественский получил возможность непосредственной голосовой связи с Петербургом. Сигнал с коротковолновой радиостанции на флагмане коммутировался и ретранслировался ледоколом.
Зиновий Петрович уже имел несколько неприятный разговор с самодержцем.
И кстати, как оказалось, адмирал не собирался «закладывать» потомков, что они провели диверсию против английского корабля, чем порядком удивил капитана ледокола.
Почему, напрямую и по-простому спросил Черто́в, не стоило ли предупредить императора, чтобы дипломатическая служба была готова выставить контраргументы на претензии британцев?
Будучи в неведенье, искренней будет возмущение на «ложные обвинения», предъявленные Англией, продуманно ответил Зиновий Петрович и неожиданно улыбнулся, став даже симпатичным (в восприятии). Признаться, поделом им. А то привязался этот «британец» как репей.
Обеспокоенные столицы
Пока «Ермак» тихо чапал в Александровск, везя рапорт Рожественского, радиосвязь опередила бумаги.
Обозлённый на своих болтливых «великих» родственников, Николай II потребовал каких-нибудь обязательных мер по этому поводу.
В кабинетах, подведомственных господину Ширинкину (не без подачи идеи потомками), вызревал план дополнительной дезинформации окопавшихся в Петербурге прикрытых дипломатической неприкосновенностью британских шпионов.
Ждали только приезда Дубасова с докладом Рожественского.
Особое совещание в Петергофе подходило к концу. То самое, на котором собрались излишне речистые великие князья. И главное уже было сказано американский ледокол подло (или намеренно) удрал, заведя эскадру Рожественского глубоко в полярные льды, а в воздухе повисло задохнувшееся возмущение великого князя Алексея Александровича.
Совещание ещё будет продолжаться: что предпринять? Как спасать эскадру?
Но какое-то странное настроение будет витать за столом: негодование генерал-адмирала Алексея Александровича, вялое спокойствие вице-адмирала Авелана, равнодушие к флотским делам генерал-адъютанта Николая Николаевича, хмурое непонимание министра Ламсдорфа.