Зато непосредственным участникам неудачной попытки захвата «артистки» и «американца», которую уже кто-то едко окрестил «битвой при Кракенгагене», пришлось непросто. Даже после первого обмена репликами в ожидании обещанного разбора полетов нам стало понятно, что из докладных получится сборник какой-то сомнительной чертовщины.
В одинаковых, лаконичных по форме и простых содержательно рапортах братьев Бодровых значилось, что они, ворвавшись в квартиру, оказались в полном одиночестве и темноте. Ни злоумышленников, ни находящихся в розыске ученого и неизвестной девицы там не было только мрак и совершенная тишина. При попытке выйти обратно выяснилось, что дверь тоже исчезла, а вместо нее обнаружился какой-то старомодный буфет, набитый кухонной утварью. Попытки найти выход, разнеся буфет вместе со всем содержимым в щепу и осколки успехом не увенчались. Выключатели, с помощью которых можно было бы зажечь свет, тоже не отыскались. Рации не работали. Братья выломали окна, но прыгать вниз на асфальт с высоты третьего этажа не решились, и ограничились воззваниями о помощи, на которые примерно через час откликнулись прибывшие на место событий их коллеги и бригада экспертов-криминалистов. Из квартиры Бодровых преспокойно вывели через входную дверь, которая была там, где и положено, стояла распахнутой настежь, и даже щепки из разломанной притолоки все так же торчали, будто иголки деревянного морского ежа. Что же до преграждавшего путь и уничтоженного силами братьев буфета, то ни его, ни его останков в квартире позже не обнаружилось.
Та же бригада криминалистов нашла и Шамранского с Цезарем. Кинолог и его верный четвероногий друг чинно сидели рядышком в дальнем, тупиковом дворе, куда вела только одна низкая арка и выходили двери подвалов и дворницкой. Шамранский пристроился на короткой самодельной лавочке, тихий, спокойный, с прямой спиной и устремленным в стену внимательным взглядом. Туда же смотрел Цезарь, время от времени нервно облизываясь и наклоняя голову на бок, как делают умные псы, когда чего-то не понимают. Вдвоем они походили на трогательную скульптурную группу, и, подобно всем изваяниям, вначале не реагировали на оклики, пока любопытная Леночка Смерть, предварительно сфотографировав этот образчик необъяснимой каталепсии, не подула Цезарю в нос. Пес чихнул, встрепенулся, а следом очнулся Шамранский и очень серьезно спросил, когда начнется операция.
Как уснул, сказал он. Ничего не помню, будто наркоз. Потом только смутно очень припомнил, как из машины выскочили, и туман. Что писать-то теперь, мужики?
Напиши, что сознание потерял, подсказал Куница.
Сам он так и сделал, уложив свое сочинение на одну страницу крупным и круглым почерком: упал, потерял сознание, очнулся, вышел а тут уже и товарищи криминалисты подъехали. Про то, что заставило его кататься по лестничной площадке с криками «Горю!», Куница решил не распространяться, а я не стал ему напоминать.
Саша и Миша долго о чем-то спорили шепотом, но в итоге попытки Миши проявить рыцарское великодушие были отвергнуты, и Саша честно написала о том, что сама подстрелила напарника, уверенная, что ведет огонь по ногам выбежавших из парадной преступников. Миша, кстати, был убежден в том же самом и тоже успел выстрелить пару раз, просто у Саши стрелковые навыки оказались получше. К счастью, пуля прошла через голень навылет, не задев кость.
Неплохой уровень огневой подготовки продемонстрировал и их непосредственный руководитель: все шестнадцать пуль из табельного ПМ, выпущенные майором Зубровиным в стену с расстояния примерно в пятнадцать метров уложились в круг, диаметром не более десяти сантиметров, что было прекрасным, хотя и бессмысленным результатом. Майор морщился, хмурился, вздыхал и грыз ручку.
Пиши правду, посоветовал я. А там разберемся.
По версии майора, правда заключалась в том, что пивной ларь, этот теперь уже бывший центр культурного притяжения всего квартала, вдруг рухнул, раскрывшись в стороны как шкатулка с сюрпризом, а из стены за ним вышли «артистка» и «американец». Он вскинул пистолет и дальше завис в каком-то медленном полусне, почти неосознанно посылая пулю за пулей в то место, откуда они появились, пока не расстрелял обе обоймы. Из ступора его вывели крики и характерный шум рукопашного боя: это на месте, где стояла машина подозреваемых, Отари Гвичия сошелся в неравной схватке с местными забулдыгами.
Отари был единственным, кто не испытал на себе никаких необъяснимых воздействий, зато в полной мере прочувствовал воздействия физические, от кулаков и ботинок представителей антиобщественного элемента. В тот самый миг, когда пресловутый ларек развалился с треском на части, а майор Зубровин потащил из кобуры свой ПМ, из двери позади Гвичии выскочили трое местных подвыпивших обитателей. Не успел Отари опомниться, как получил по затылку, потом по ребрам, а потом на него навалились все разом, и схватка переместилась в партер. Пистолет Гвичия вытащить не успел, а потому отбивался, как мог, пока очнувшийся от своего стрелкового транса Зубровин не подоспел на подмогу, и, умело орудуя рукоятью разряженного пистолета и мощными кулаками, не разметал нападавших, которых в итоге, пусть и не без труда, уложили рядком на асфальт. Ни сивогривый дебошир Свистунов, ни его собутыльники пояснить причину агрессии не смогли: просто выпивали, как водится, вечером, и внезапно испытали непреодолимое желание кого-то избить, с какой целью и устремились во двор, в итоге подбив глаз, расквасив нос и изрядно помяв старшего лейтенанта угрозыска.