Согласно действовавшему тогда предписанию этот план мы обязаны были направить на утверждение в командование вермахта «Запад». После неоднократных напоминаний от этой «очень занятой инстанции» пришел ответ, что в принципе наш план представляет интерес и вполне осуществим. Однако затем шло огромное но, которое напрочь перечеркивало все то, что мы предложили.
В принципе я никогда не считал, что наши планы были способны сорвать высадку союзников, но все же возникает вполне закономерный вопрос: а не могло ли подобное произойти и с другими не менее важными предложениями, которые тоже были похоронены служебными инстанциями с таким же обоснованием? Ведь мы понимали, что ожидаемое вторжение союзников могло привести к окончательному перелому в войне и решению, таким образом, будущей судьбы Германии.
Что толку было потом от отчаянной храбрости матросов адмирала Хейе во время все-таки организованной в тяжелейших условиях спецоперации в Гаврском порту, когда время оказалось упущенным? Кому нужны были уже те самоотверженные жертвы героев, так и оставшихся неизвестными, когда люди, чтобы подобраться к врагу, сознательно превышали дальность действия своего оружия, прекрасно понимая, что в таком случае возвращение будет невозможно и их ждет неминуемая гибель?
Исходя из интересов Германии немецкие конструкторы старались разработать новое «специальное оружие» и применительно к люфтваффе. Подобные исследования велись, в частности, в 200-й бомбардировочной эскадре[184].
В этой связи нельзя не сказать о группе летчиков данной эскадры, лидером у которой являлся обер-лейтенант Ланге.
В своем стремлении нанести противнику максимальный ущерб они были даже готовы превратить свои самолеты в управляемые бомбы, направляемые на важные цели, и прежде всего на корабли противника.
Многие считали этих людей сумасшедшими, ведь разве может нормальному человеку прийти в голову идея добровольно пойти на смерть? Разве такое самопожертвование во имя родины могло сочетаться с самой сутью немца, как носителя европейских ценностей? Честно говоря, когда мне стали известны планы этих летчиков, я думал точно так же. Тогда же, а это было весной 1944 года, до меня дошло известие, что и Адольф Гитлер не был согласен с подобными намерениями. Он считал, что такая готовность принести себя в жертву не соответствует характеру белой расы и немецкому менталитету, подчеркивая, что смертельные полеты японских камикадзе не достойны подражания.
В своем стремлении нанести противнику максимальный ущерб они были даже готовы превратить свои самолеты в управляемые бомбы, направляемые на важные цели, и прежде всего на корабли противника.
Многие считали этих людей сумасшедшими, ведь разве может нормальному человеку прийти в голову идея добровольно пойти на смерть? Разве такое самопожертвование во имя родины могло сочетаться с самой сутью немца, как носителя европейских ценностей? Честно говоря, когда мне стали известны планы этих летчиков, я думал точно так же. Тогда же, а это было весной 1944 года, до меня дошло известие, что и Адольф Гитлер не был согласен с подобными намерениями. Он считал, что такая готовность принести себя в жертву не соответствует характеру белой расы и немецкому менталитету, подчеркивая, что смертельные полеты японских камикадзе не достойны подражания.
Однако я слышал и совсем иное мнение, высказанное широко известной тогда немецкой летчицей Ханной Райч. Мне от нее пришло приглашение о встрече, и я охотно воспользовался им, горя желанием познакомиться с этой женщиной, которая не менее храбро, чем мужчины, уже много лет занималась испытаниями новых типов самолетов. Особенно импонировало то обстоятельство, что она уже давно испытывала наиболее быстроходные и самые современные реактивные истребители. Ее не сломила даже катастрофа, произошедшая за два года до описываемых событий.
Как бы то ни было, в один прекрасный полдень я оказался в уютно обставленной гостиной в доме Ханны Райч. Навстречу мне вышла невысокая и довольно хрупкая женщина, на лице которой еще виднелись следы от перенесенной катастрофы. Ее большие, живые и выразительные голубые глаза критически оглядели меня.
Как человек общительный, о своих мыслях она говорила совершенно открыто, не только всем сердцем поощряя стремления Ланге, но и изъявляя готовность лично участвовать в подобных операциях.
Мы не сумасшедшие, которые бессмысленно ставят свою жизнь на карту, с присущим ей темпераментом заявила Ханна. Мы немцы, пламенно любящие свою родину и ценящие свою собственную персону гораздо меньше, чем благополучие и счастье всего народа. Г[оэтому мы готовы идти на смерть, если этого требуют интересы отчизны!
Только тогда я понял смысл этого идеализма, ведь каждый солдат на фронте ежедневно и ежеминутно рискует своей жизнью. Причем делает он это сознательно, а не оттого, что шансов выжить у него не осталось.
Таким образом, эти люди, о которых речь шла выше, не являлись личностями, разочаровавшимися в жизни. Нет это были идеалисты, готовые в той большой беде, в которой оказалась родина, пожертвовать собой ради ее блага. Я понял наконец смысл слов, сказанных Ханной Райч, этой горячо любящей Германию и борющейся за нее женщины. Она, так же как и обер-лейтенант Ланге со многими своими боевыми товарищами, без всякой агитации и мыслей о вознаграждении или славе целиком и полностью отдала себя этой идее.