А я будто перестал творить. И с этим что-то замедлилось во мне. Или остановилось.
Я знаю, что искусство важнее жизни, значительнее. Но жизнь первичнее, грубее, вульгарнее. Какая до ужаса неправильная «расстановка сил»! Но так есть. Необходимо творить, чтобы основа твоей жизни не потеряла смысл. Ведь смысл таится в творчестве, постоянном внутреннем росте, постоянном движении. Рисуя картины или готовя пряники, мы создаём себя. Это часть огромного процесса другого творчества, которым занимается Кто-то или Что-то за пределами нашего понимания. Вся жизнь произведение «чьего-то» творчества. И за этим творчеством тоже скрывается какая-то первичность, грубость и вульгарность, но уже не человеческая, а божественная.
Мне хочется быть полезным в этом мире, но я, судя по всему, не очень осознаю, что я сам подразумеваю под словом «полезность». Полезным-то надо быть прежде всего для себя, открывать свои свойства и овладевать своими свойствами, тогда только можно приносить пользу другим людям. Мёртвый и беспомощный не бывают полезными.
Каждому из нас выделено так мало времени! Сначала казалось, что его бесконечно много, но с годами оно сжималось, каждая минута укорачивается, ускользает, подумать хорошенько не хватает времени. Глянь а уже темно, уже глаза слипаются, голова, отяжелев, падает на подушку.
Что-то происходит со мной. Я становлюсь завистлив. Завидую режиссёрам, писателям, музыкантам, резчикам по дереву и слоновой кости, живописцам и графикам, танцорам, архитекторам, башмачникам, портным и многим другим, создавшим и создающим прекрасные вещи-произведения. Мне хочется, чтобы всё это сделал я, потому что всё, что мне нравится, это и есть я
В конечном счёте это всё (и гораздо больше) создал я, но не я-человек, а я, который является частью Того Необъятного, что сотворяет всех нас и помещает свои замыслы, пьесы, игры, ноты, буквы, звуки в наши тела и сшивает ими наши судьбы. Но мне страшно хочется ощутить, как это происходит одаривание всех нас роскошью, которая называется словом «жизнь» В юности мне нравилось бродить по вечерним улицам, когда окна зажигались в домах. Я ходил и пытался ощутить все эти окна, все огни семейных очагов, все окружавшие меня жизни. Мне просто необходимо было почувствовать весь мир сразу, испить из этой необъятной чаши. Но не удавалось. Такая роскошь непозволительна человеку. Зато позволительно хотеть Давно уже нет во мне этого чувства. Поэтому я завидую книгам и фильмам, которые понравились. Почему не я? Почему всё это не успел сделать я? Почему сладость этих слов, мыслей и чувств, выплеснувшихся в тех книгах, не прошла через моё тело, мои нервы, доставляя томительный, мучительный восторг рождения себя в других формах? Меня опередили
Наверное, я здесь на земле в качестве наказания. Меня всю жизнь гнетёт невозможность быть целиком в одной капле воды и одновременно во всём океане сразу, быть в каждом лице и каждом теле (я имею в виду форму, линии, рисунок, от которых порой дыхание перехватывает восторгом), невозможность быть вечно пьяным от наслаждения (не имеет значения причина наслаждения, она может быть во всём) Всё притупилось, давно притупилось.
***
Мне уже пятьдесят семь лет, и я только сейчас начинаю переставать (но ещё не перестал) бояться жизни. Я всегда любил жизнь, страстно любил. Порой меня охватывало головокружительное и удушающее отчаяние из-за того, что я не в силах проявить мою любовь, охватить ею весь мир. И одновременно я боялся жизни, потому что она угрожала злом, с которым я сталкивался часто. Зло не имеет лица, зло не имеет причины. Зло это просто сила, противоположная любви. Любовь пропитывает мир с одной стороны, зло пропитывает с другой. Я боялся зла, потому что оно слепое, оно не имеет отношения ни к справедливости, ни к наказанию.
И вот я начинаю избавляться от этого страха. Наверное, это потому, что в моей жизни почти ничего не осталось такого, что я боялся бы потерять. В первую очередь не осталось надежд, которые могут не сбыться. Это уже некоторая определённость, если так можно сказать, это уже гарантия того, что впереди не будет обмана, не будет предательства. Нет надежд нет их крушений. Во-вторых, я освободился от моего прошлого, оно перестало быть живой частью моей души, теперь оно просто набор фактов, о которых я могу вспоминать легко, без слёз, без нежности, без сожаления о безвозвратности тех дней. Я ведь всё время хотел, чтобы прошлое вернулось, потому что в нём было то хорошее, которого нет в нынешней жизни. То хорошее было намертво увязано с отрочеством и юностью, где так много разнообразной чувственной любви, всевозможных влечений и увлечений, так много ожиданий и мечтаний, так много неясных планов, так много нового. Ничего этого теперь нет в моей жизни, и так жить гораздо легче. Жаль только, что эта жизнь совсем не похожа на мою. Моя жизнь всё-таки осталась в прошлом. Мои миры остались в прошлом.
Я спрашиваю снова и снова: что я есть сегодня? Не о социальном статусе спрашиваю, не о моём месте в общественной жизни, а о моей душе. Зачем я живу, если я не жду ничего? А не жду потому, что впереди ничего нет. То есть там есть всё, что я уже освоил. Есть, конечно, смерть, она нова во всех своих качествах, даже если я рождаюсь в теле и умираю не один раз; она нова точно так же, как нова для каждого из нас, новорождённого, наша жизнь мы заново осваиваем её качества, заново познаём, заново выбираем роль для себя. Однако я не жду смерти, её новизна абстрактна. Я скорее лелею надежду на то, что во мне откроются какие-то особые способности (хотя я над этим совсем не работаю) и я смогу что-то делать для людей.